Гумилев
«...Ах, зачем эти старые сны:
Бури, плаванья, пальмы, надежды,
Львиный голос далекой страны,
Люди черные в белых одеждах...
Там со мною, как с другом, в шатре
Говорил про убитого сына,
Полулежа на старом ковре,
Император с лицом бедуина...
Позабыть. Отогнать. У ручья
Все равно никогда не склониться,
Не почувствовать, как горяча
Плоть песка, и воды не напиться...
Слышу подвига тяжкую власть,
И душа тяжелеет, как колос:
За Тебя — моя ревность и страсть,
За Тебя — моя кровь и мой голос.
Разве душу не Ты опалил
Жгучим ветром страны полуденной,
Мое сердце не Ты ль закалил
На дороге, никем не пройденной?
Да, одно лишь сокровище есть
У поэта и у человека:
Белой шпагой скрестить свою честь
С черным дулом бесчестного века.
Лишь последняя ночь тяжела:
Слишком грузно течение крови,
Слишком помнится дальняя мгла
Над кострами свободных становий...
Будь спокоен, мой вождь, господин,
Ангел, друг моих дум, будь спокоен:
Я сумею скончаться один,
Как поэт, как мужчина и воин».
Д. Андреев. 1935 г.
Заплаканная осень, как вдова
В одеждах черных, все сердца туманит...
Перебирая мужнины слова,
Она рыдать не перестанет.
И будет так, пока тишайший снег
Не сжалится над скорбной и усталой...
Забвенье боли и забвенье нег -
За это жизнь отдать не мало.
А. Ахматова. 1921 г.
На обложке — набросок лица...
Это все знакомство с тобою.
Но смотрю теперь без конца
На твое лицо дорогое.
Отчего с тех горчайших лет
К этим дням протянуты нити?
Ты всю жизнь — любимый поэт,
Ты всегда и друг, и учитель.
И стихов твоих нежный груз,
Как свечу, по жизни несу я.
О тебе — убитом — молюсь.
По тебе, как живом, тоскую.
Н. Белавина.
Я Гумилева не встречал, -
А встреча так была нужна нам, -
Я о расстреле прочитал,
Уйдя в Пустыню с караваном.
И стало пусто... И костры
Уже не радовали треском,
И над палаткой скат горы
Белел ненужно в лунном блеске.
Гонец, привезший почту мне,
Привез бессильной мести муку.
Теперь я только лишь во сне
Пожму твою, быть может, руку.
П. Булыгин.
На дне преисподней
Памяти А. Блока и Н. Гумилева
С каждым днем все диче и все глуше
Мертвенная цепенеет ночь.
Смрадный ветр, как свечи, жизни тушит:
Ни позвать, ни крикнуть, ни помочь.
Темен жребий русского поэта:
Неисповедимый рок ведет
Пушкина под дуло пистолета,
Достоевского на эшафот.
Может быть, такой же жребий выну,
Горькая детоубийца — Русь!
И на дне твоих подвалов сгину
Иль в кровавой луже поскользнусь,
Но твоей Голгофы не покину,
От твоих могил не отрекусь.
Доконает голод или злоба,
Но судьбы не изберу иной:
Умирать, так умирать с тобой
И с тобой, как Лазарь, встать из гроба!
М. Волошин. 1922 г.
Из «Венка сонетов»
Тревожится, растет девятый вал
Поэзии. Дымится тайна слова.
Вот-вот и вспыхнет. Блока час настал...
Горит его магический кристалл -
Вселенской диалектики основа.
Все для большого синтеза готово!
Вот — внук того, кто Зимний штурмовал,
Любуется бессмертьем Гумилева...
Народный разум все ему простил -
Дворянской чести рыцарственный пыл
И мятежа бравурную затею -
Прислушайтесь: над сутолокой слов
Его упрямых бронзовых стихов
Мелодии все громче, все слышнее.
Т. Гнедич.
Николай Гумилев
На львов в агатной Абиссинии,
На немцев в каиновой войне
Ты шел, глаза холодно-синие
Всегда вперед, и в зной и в снег.
В Китай стремился, в Полинезию,
Тигрицу-жизнь хватал живьем.
Но обескровливал поэзию
Стальным рассудка лезвием.
Любой пленялся авантюрою,
Салонный быт едва терпел,
Но над несбыточной цезурою
Математически корпел.
Тесня полет Пегаса русого,
Был трезвым даже в забытье
И разрывал в пустыне Брюсова
Камеи древние Готье.
К вершине шел и рай указывал,
Где первозданный жил Адам, -
Но под обложкой лупоглазого
Журнала петербургских дам.
Когда же в городе огромнутом
Всечеловеческий встал бунт,
Скитался по холодным комнатам,
Бурча, что хлеба только фунт.
И ничего под гневным заревом
Не уловил, не уследил,
Лишь о возмездье поговаривал
Да перевод переводил.
И стал, слепец, врагом восстания,
спокойно смерть к себе позвал.
В мозгу синела Океания,
И пела белая Москва.
Конец поэмы недочисленной
Узнал ли ты в стенах глухих?
Что понял в гибели бессмысленной?
Какие вымыслил стихи?
О, как же мог твой смелый пламенник
В песках погаснуть золотых?
Ты не узнал всей жизни знамени!
Ужель поэтом не был ты?
С. Городецкий.
Памяти Николая Степановича Гумилева
Листая дни сомнений и разрух,
Свою судьбу осмысливая снова,
Кричит и возмущается мой дух
Над гибелью поэта Гумилева.
Поэзия — защитница свобод
Вела его на берег доброй славы,
Единственный отыскивая брод
В слепом огне солдатской переправы.
И в миг расстрела он глядел в упор
В глаз вечности винтовочного дула.
И смерть его, заканчивая спор
С Поэзией, в полете не свернула.
И он упал, как падают в бою -
Лицом вперед, и принял смерть как милость,
Чтоб навсегда уже стоять в строю
Бессмертия борцов за справедливость.
М. Дудин.
Ликование вечной, блаженной весны,
Упоительные соловьиные трели
И магический блеск средиземной луны
Головокружительно мне надоели.
Даже больше того. И совсем я не здесь,
Не на юге, а в северной царской столице.
Там остался я жить. Настоящий. Я — весь.
Эмигрантская быль мне всего только снится -
И Берлин, и Париж, и постылая Ницца.
...Зимний день. Петербург. С Гумилевым вдвоем,
Вдоль замерзшей Невы, как по берегу Леты,
Мы спокойно, классически просто идем,
Как попарно когда-то ходили поэты.
Г. Иванов.
Гумилев
Три недели мытарились:
Что ни ночь, то допрос...
И не врач, не нотариус,
Напоследок — матрос!..
Он вошел черным парусом,
Уведет в никуда...
Вон болтается маузер
Поперек живота.
Революция с гидрою
Расправляться велит.
То наука не хитрая,
Если в гидрах — пиит...
Ты пошел, вскинув голову,
Словно знал наперед:
Будет год — флотский «чоновец»
Горшей смертью помрет.
Гордый, самоуверенный
Охранитель основ,
Знал, какой современников
Скоро схватит озноб!..
...Вроде пулям не кланялись,
Но зато наобум
Распинались и каялись
На голгофах трибун.
И спивались, изверившись,
И рыдали взасос,
И стрелялись, и вешались,
А тебе — не пришлось!
Царскосельскому Киплингу
Пофартило сберечь
Офицерскую выправку
И надменную речь.
...Ни болезни, ни старости,
Ни измены себе
Не изведал... И в августе
В 21-м
к стене
Встал, холодной испарины
Не стирая с чела,
От позора избавленный
Петроградской ЧК.
В. Корнилов.
Мы прочли о смерти его,
Плакали громко другие.
Не сказала я ничего,
И глаза мои были сухие.
А ночью пришел он во сне
Из гроба и мира иного ко мне,
В черном старом своем пиджаке,
С белой книгой в тонкой руке.
И сказал мне: «Плакать не надо,
Хорошо , что не плакали вы.
В синем раю такая прохлада,
И воздух тихий такой,
И деревья шумят надо мной,
Как деревья Летнего сада».
И. Одоевцева.
Где снегом занесенная Нева,
И голод, и мечты о Ницце,
И узкими шпалерами дрова,
Последние в столице.
Год восемнадцатый и дальше три,
Последних в жизни Гумилева...
Не жалуйся, на прошлое смотри,
Не говоря ни слова.
О, разве не милее этих роз
У южных волн для сердца было
То, что оттуда в ледяной мороз
Сюда тебя манило.
Н. Оцуп.
Гумилев
Путь конквистадора в горах остер.
Цветы романтики на дне нависли.
И жемчуга на дне — морские мысли -
Трехцветелись, когда ветрел костер.
И путешественник, войдя в шатер,
В стихах свои писанья описьмил.
Уж как Европа Африку не высмей,
Столп огненный — души ее простор.
Кто из поэтов спел бы живописней
Того, кто в жизнь одну десятки жизней
Умел вместить? Любовник, Зверобой,
Солдат — все было в рыцарской манере.
...Он о земле толкует на Венере,
Вооружась подзорною трубой.
И. Северянин.
Памяти Гумилева
Он мир любил и верил в Бога.
Как Фра Беато нам велел
Искать неторную дорогу
В единый сладостный предел.
И встретил смерть спокойно, твердо,
Как воин, но и как поэт,
Дав палачам надменный, гордый,
Единственный и свой ответ.
А душу взяли серафимы,
Которых он так сладко пел,
И вот с высот она незримо
Взирает на людской удел.
Г. Струве.
