АВТОРСКИЕ ОТСТУПЛЕНИЯ
В СТАРИЦЕ И БЕРНОВЕ
КОРА СОСНЫ
Меня здесь вряд ли кто утешит.
Ну, как же быть, ах, как же быть?
В лесу не выйдет грустный леший
И не предложит закурить.
Но я не собираюсь пить
В своей судьбинушке дальнейшей.
Вот – Пушкин. Он, меня согревший,
Всё время просит не грустить.
И я кивну ему во сне
И припаду к его сосне,
Верней, к её коры остатку.
Росла на горочке Парнас.
И у меня она сейчас.
И сердцу горькому так сладко.
ЧТО Я НАШЁЛ
Поскольку был особенным поэтом,
Великий Пушкин всюду оставлял
Невольные души своей приметы –
С тем, чтобы кто-то, встретив их, узнал
И тоже был согрет несметным светом
Небесных отражающих зеркал.
И я нашёл, и я признаюсь в этом:
В Бернове куст сирени – облик ваш –
Такой воздушный и такой курчавый.
И даже луг в росе – как ваша слава!
И ветер снова тупит карандаш.
И облако, прищурив ясный взор,
Глядит из-под ветвей на наш позор.
ТЬМА И СОРОТЬ
Речка Тьма от Сороти далече.
О друг друге редко видят сны.
Не бурливы, словно два наречья,
Волны протяжённой тишины.
Пушкиным они озарены.
Он зажёг созвездья, словно свечи,
И неспешно ходит каждый вечер
От одной и до другой волны.
Что душе такое расстоянье!
Вот он – воплощается в тумане.
Это значит – снова загрустил.
Что-то молвил – ёкнуло сердечко.
И во соловьиное наречье
Новое созданье воплотил.
ДОМ В МАЛИННИКАХ
В Малинниках цветёт малина,
И, говорят, построят дом –
Подобье копии старинной,
Как будто переснимут том.
Но кто промолвит хриплым ртом:
– Вон колокольчик слышен длинный –
То Пушкин едет чрез куртины
И будет снова нам знаком?..
Нет! Просто встанет новый дом.
В него внесут за томом том.
Экскурсоводы захлопочут.
Поверьте, он того не хочет!
Он ветром в небесах бормочет:
“Того уж нет, с чем я знаком”.
ГОЛУБОГЛАЗАЯ ВЕЛЬЯШЕВА
Голубоглазая Вельяшева
В него метнула лёгкий взор –
И был окончен разговор.
Он больше ни о чём не спрашивал.
Он после пел во весь простор.
Его мечтою приукрашивал.
…Голубоглазая Вельяшева
Взирает с неба до сих пор.
Ах, это он умел, проказник, –
Мгновенье превратить во праздник,
С лучом порывистым сравним.
…А мы-то с вами что умеем?
Мы в комплиментах каменеем
Пред ним – небесным и земным.
СТАРИЦА. 1829-й. КРЕЩЕНИЕ.
Крещение в двадцать девятом
В снегах во Старице цвело
Лучом и облаком крылатым.
Иначе быть и не могло.
Возок отчаянно трясло.
Но хохот звонкий по ухабам
Был слышен всем румяным бабам!
Седок выглядывал светло.
Как бы курчавясь в тучах, солнце
Выглядывало из оконца
И вновь кричало ямщику:
“Не тормози! Вперёд, мой милый.
Забудем всё, что плохо было.
Порастрясём в снегах тоску!”.
НЕБЕСНОКРЫЛАЯ СТРОКА
“Мороз и солнце; день чудесный!” –
Небеснокрылая строка
Сорвалась с уст у седока,
И стал тот день векам известный.
Он вспомнил лишь слегка, слегка
О прошлом, как о трудном грузе,
И задышавшая строка
Опять с пером была в союзе.
“Пора, красавица, проснись…” –
Ведь это он промолвил Музе.
А конь – крылатый… Понеслись
(За облака приняли люди),
И вновь на ниве попаслись,
Где снег растёт в лучистом чуде.
С ПРАВНУКОМ ПУШКИНА
С правнуком Пушкина я позвенел
Радостно, громко – стакан о стакан.
Я то бледнел, то сознаньем немел:
“Господи! Как же сегодня я пьян…”.
Пушкин сказал: “Не робей, атаман”.
Пушкин? Который? Григорий Григорьич?
Или тот самый?… Как сладостна горечь.
Как озарён во сознанье туман.
Пушкин, простите, что я во хмелю
С вашим простым добродушным потомком.
Он – наливает… Ему я налью…
Водка вкусна. Грани светлые – тонки.
Ах, как на счастье стаканы разбились!
Вы появились и не удивились.
ПОТОМОК ВУЛЬФА
Потомок Вульфа грустно мне сказал:
“Я подарю и стол, и шкаф тот самый,
Какой в Бернове некогда стоял.
Ещё, наверно, сохранились рамы
Старинных и потресканных зеркал…
…Ах, если б можно, душу б я отдал,
Чтоб увидать в мерцанье амальгамы
Движение мгновенья одного –
Когда он подбегал, смеясь, пугая,
И отбегал, в окошке дождь ругая”.
Но ведь у вас лицо, а не чело.
И вы не разглядите ничего.
Потомок Вульфа! В вас душа другая.
ПРИЯТЕЛЬ ВУЛЬФ
Приятель Вульф, проказник юный,
Вновь объявиться норовит,
Но он совсем ведь не чугунный,
Как вы, на площади стоит.
Я во былое звонко свистну.
Воображенье призову.
…Да вот он, вот он, полон жизни,
Коня седлает наяву!
Он к вам, он к вам помчится снова –
Чтобы любить и петь, и жить!
Но вас, тяжёлого такого,
Не в силах он растормошить.
ВУЛЬФ – ПУШКИНУ
– Давай-ка к дяде, Александр!
И по бутылке на колени!
Позёмка вьёт такие звенья!
И полон дум и настроенья
Весь этот мир, весь этот сад!
Давай-ка к дяде, Александр!
Растормошим такую тушу.
Развеселим шампанским душу.
Храпят лошадки… Ну же, ну же!
Ах, то-то будет нам он рад!
Раскрепостимся, Александр!
Его красавиц мы напоим.
Одна такая – спорим-спорим! –
Мне даст награду из наград.
…Шучу, шучу, о Александр!
Я был почти как граф твой Нулин.
Искал награду всех наград
И от неё сбежал, ссутулен.
Ах, жизнь! – награда из наград!
Давай захватим целый ящик!
Поедем к дяде, Александр!
Он знает, что всё это значит!
ПУШКИН И ВУЛЬФ У БЕРНОВСКОГО ОМУТА
– “Откуда ты, прекрасное дитя?…” –
Вот мельник должен молвить что русалке,
Какая из пучины выходила…
Ах, в омуте какая нынче рябь…
– А что потом он ей произнесёт?
– Пока не знаю… Всё ещё безмолвье…
Ведь станет он несчастливо счастливым.
А разве это можно передать?..
ПУШКИН У ПЕЧИ
Сперва до слёз дымила печь.
Вы кочергою ворошили.
Янтарным блеском озарили
Руси разбуженную речь.
ПИСАЛ, НО НЕ ЧИТАЛ
– Здесь он писал, но не читал…
Кто б ни просил… Избави боже…
Боялся сглазу, что ль…
– А кто же
Его бы сглазил?
– Кто моргал
От всех проказ его и шуток.
Он был ведь ветреность сама:
– Уважьте лучше мой желудок.
А мне пока не до ума.
– Вы пишете – как в монастырь
Уходите… Нет-нет, прочтите.
…И он тогда прочёл… Псалтирь:
– …Чтоб были в высшей вы защите.
ПУШКИН – СОСЁНКЕ
– Сосёнка с горочки Парнас,
Ах, мне пора… Прощай, сестрёнка…
Скажи мне что-нибудь вдогонку.
Ещё ты только поднялась.
Дитя пушистое земли,
Нескоро породнишься с небом.
Ах, если б детства снова мне бы –
Другими были б дни мои.
Мне – мельтешить, тебе – расти.
И волновать движенье света.
У дерева и у поэта –
Такие разные пути.
ПУШКИН О МАЛИНЕ
– Малиной накормили, а теперь
Корми меня, простор, зарёй закатной.
Нет, этот вкус совсем не ароматный!
Сорвать в полёте ягодки успей.
Ну а сорвал – быстрей хватай их в рот,
Вернее, в опечаленную душу.
Закат зари, ты не прогонишь стужу.
О! Как сквозит огонь твоих щедрот!
ВУЛЬФ О ПУТЕШЕСТВИИ С ПУШКИНЫМ
– …Да, было путешествие приятно.
Занятно даже… Правда, ямщики
Содрать с нас куш, увы, не дураки:
“Нет подорожной? Есть мошна… Понятно?…”
Но это вздор… Перепрягли лошадок.
И шахматами вздумали увлечь
И ум, и пожелания, и речь.
Но ненадолго – в мыслях беспорядок.
О чём потом дорогой говорили?
Да всё ж о том, о беспросветном том:
Что зябок наш пока российский дом.
Литература опускает крылья.
А чтоб взлететь, потребен новый воздух
И новый разгорающийся гул
В мечтах и снах, и неизбывных звёздах!
Ну а от нашей тошнотворной прозы
Ум Батюшкова звёзды отряхнул.
Есть Баратынский… да…отделки мастер.
Элегии… Листва миниатюр
Щебечет голосками увертюр.
Но в тонкости частенько он понур.
И где в такой душе простор для страсти?
Сценическая живопись, конечно,
Алкает резкой кисти и пера.
Да, эта мысль по-новому стара…
– Давай-ка перекусим, друг сердечный, –
Сказал он мне. Винца мы с ним хлебнули.
О, как разгорячился пылкий ум!
Трактирщик даже прибежал на шум,
Когда со смехом женщин вспомянули…
О, как они нам всё ж необходимы –
Проказницы, армиды, мотыльки.
Мы – тяжелы, они зато легки.
Они – как огоньки в подобье дыма.
Суждения его односторонни
Порою были… Что ж, мы все грешим:
Напрасно воскрешаем и хороним.
И мотыльки не развевают дым.
Ну, ладно. От Торжка до Петербурга
Так скрашивая наше бытиё,
Приехали мы прямо к Андриё!
Обед наш был подобием недуга.
Так увлеклись неведомым шампанским,
Что даже он прочёл свои стихи.
…Как мне мгновенья эти дороги.
Каким цветут в душе значеньем ясным.
ПУШКИН ОБ ОЛЕНИНОЙ
– “Рисуй Олениной черты”?..
Нет, не успеешь… испарились.
Лишь на мгновенье появились
В неясном воздухе мечты.
То ли туман, то ли рассвет,
То ли большие, то ли дети.
Дурь Хитрово и ум Россет…
И разве ветреность – не ветер?..
НАБЛЮДЕНИЕ РОЗЕНА
– Как в обществе страдает он душою.
Порывестен и странен он тогда
И говорит слегка: “нет-нет”… “да-да”…
Когда слова заходят про чужое.
А про своё старается молчать
И со своими даже… вот в чём дело.
Нет-нет, его душа не очерствела,
Но есть на ней угрюмости печать.
МОРДВИНОВ – БЕНКЕНДОРФУ
– Граф, право, дайте же ему добро
На все поездки… В бездну не умчится.
Я за него могу вам поручиться.
Он – как неочинённое перо!
Пускай летает… В воздухе живёт
Среди девиц, игры и вдохновений.
Граф, вы поймите! Только в этом гений!
Без этого любой бездарен пот.
О граф! Не отнимайте же добро,
Какое он, быть может, помотает,
Но он его ведь сердцем наживает!
А сердце – неизбывное перо.
ПУШКИН О ЗАГРАНИЦЕ
– Меня не ждут ни Лондон, ни Париж.
А я всё, грешным делом, собирался.
Да так вот на пороге и остался
Что ж ты во мне, Россия, так грустишь?
ОТКАЗ
– Какой с тебя, – сказали, – “волонтёр”?
Тебя на турок?… Глупо, братец, дико:
Ты руку до того пером натёр,
Что вряд ли вскинешь саблю или пику.
НАДЕЖДА
1
– Всё ж мой совет: проситесь дале.
Пусть не для вас военный гром –
Вы средь походных канцелярий
Живым взликуете пером.
И там, под снегом басурманским,
Средь туч, почти пороховых,
Как под шатром былым цыганским,
Блеснёт, как молния, ваш стих.
2
– Да. Было много разных дум,
Куда пойти, податься, то есть.
И вот остался ты, Арзрум, –
Моя погибель или повесть.
НАПУТСТВИЕ
– Убили Грибоедова, и вы…
– Но я ведь тоже Александр Сергеич!
А дважды в одного – увы, увы.
И рок ведь милосерднее молвы,
Хоть им, конечно, сердце не согреешь
|