|
«Нет
ничего случайного в этом мире, состоящем из деревьев и рек, облаков и лиц,
лучей и туч, мрака и радуги чувств и прочего – такого перепутанного,
запутанного, смешанного, горького и смешного, как и вся жизнь на Земле» –
это отрывок из моего лирического повествования «...И вновь я заповедник
посетил».
Наверное, не случайно и мое появление
здесь 21 октября 1945 года в два часа ночи (в Час Быка) в деревне Афонино
Бельского района, еще не остывшей от страшного дыхания Великой
Отечественной войны, в деревне, через которую, как ящер, дважды
перекатывался фронт. Незадолго до моего рождения домой вернулся из
огненного «оттуда» мой дедушка Курдов Николай Тимофеевич с Золотой Звездой
Героя Советского Союза на груди. Был фронтовиком и отец.
Первое
мое детское впечатление, выраженное потом в стихах:
Голоса у моей колыбели
Тихой песней хотят усыпить :
Люди жизнью моей завладели.
Очень скоро научат ходить.
Белый свет у моей колыбели,
Не дающий ни плакать, ни спать:
Звезды жизнью моей завладели –
Очень скоро научат мерцать.
Свет трансформировался в странные
очертания : чудилось в ночном окошке : то ли ангелы возле него стоят, то
ли... земные материки, сошедшие с географической карты, застывшие
вертикально в воздухе – детское воображение играло...
Подаренный мне свет мог и прерваться в разных обстоятельствах.
Несколько
эпизодов – наугад.
...Весенний день 1948-го. Мой прадед копает землю; я в ней копаюсь. Лязг
за плетнем.
-
Деда, это Вовка и Эрик! Можно, я к
ним – поиграю?
-
Ну ладно, сходи.
(Прадед
знал : ребята «безвредные» : присмотрят, а, может быть, даже и конфетку
дадут).
Едва
направился – он вдруг вослед :
-
Валюсик! Погоди. Смотри, что я
нашел!...
-
...Что нашел дедушка Сеня – я так
и не узнал : не до того стало. Взрыва я не услышал; только свист, да
какая-то теплая волна приподняла меня и шлепнула! И лицо дедушки надо мной
– мокрое.
-
Деда, чего ты плачешь?
-
Он еще больше навзрыд!
... Вовка
и Эрик нашили снаряд, укрытый соседом дядей Митей Летуновым в крапиву –
глушить рыбу в речушке Свирщати; ударили кирпичом – зашипел, как тысяча
гадюк! Эрик (поумней) – лег пластом под обрыв – миновало; Вовка (подурней)
– бросился бежать – всего изрешетило!.. «И я бы мог...»
...Пятидесятые. Корова Майка, мотая рожицами, прижимает меня к кусту; еще
мгновение – и меня эти рога вскинут и «поймают»!
(Корова
Майка, а? Наша полосатая кормилица-поилица?...). Помешал другой дедушка –
Коля, огрев бестию кнутом.
...Сколько раз я буду сравнивать судьбу с этой непредсказуемой коровой!
...30 мая
1973 года. Москва. Литературный институт. Сдав экзамены за четвертый курс,
перейдя на пятый, последний, мы с ленинградским поэтом Владимиром
Бейлькиным на троллейбусной «тройке» от площади Пушкина отбыли в общежитие
на улицу Добролюбова – так, чтобы как следует отметив это событие, ехать
(я – в Нелидово, он – в свой Ленинград) домой. Некая смутная
мысль-предчувствие заставила меня выйти возле метро «Новослободское».
Володя поехал дальше и ... через несколько минут попал под удар фермы
железнодорожного моста, перекинутого через оживленную улицу в том месте,
где Бутырский вал сливается с Дмитровским шоссе. Ферма обрушилась на
троллейбус так – будто кулаком трахнули по картонной коробочке! Погиб один
человек. Владимир Бейлькин. А сидели мы вместе... «И я бы мог».
Но... не
смог! Миновало. Свет в очах и душе не оборван. До сих пор. Я, видимо, еще
нужен. Для людей и стихов.
Впервые,
я считаю, по-настоящему в свои двенадцать лет зарифмовал август :
В
поле бродят запахи
Зреющего хлеба.
Полотенцем радуги
Вытерлось небо...
Потом зарифмовывал звезды и туманы, лучи и
дожди, окружающие события... прежде в сердце, нежели в уме... и , значит,
строки рождались живыми; в каждом стихотворении – «сильном» или «слабом»
– до сих пор бьется сердце. Как же я могу от них отречься?
Первая
публикация – стихотворение «Родник» в альманахе «Литературное эхо»
(Московский рабочий», 1966 год). Затем публиковался в еженедельнике
«Литературная Россия», журналах «Молодая гвардия», «Москва», «Студенческий
меридиан», «Библиотекарь», «Техника – молодежи», «Русская провинция»,
альманах «Поэзия», «День поэзии», «Истоки», «Тверь», коллективных
сборниках.
Автор
книг : «Время поющих соков» (М.»Советский писатель», 1981 г.), «Золотые
мгновенья поля» (М. «Современник», 1986 г.), «Двенадцать струн» (ТОКЖИ,
1998 г.), «Волшебная лампа» (ТОКЖИ, 2003 г.), «Наивные цветы» (Ржев,
Государственное унитарное полиграфическое предприятие, 2003 г.).
Ранний
Пушкин написал:
Подумай обо всем и выбери любое :
Быть славным хорошо, спокойным - лучше вдвое.
Славным я не стал, ибо слава в пушкинский
век и в наши – двадцатый и двадцать первый – понятия разноименные: там
торжество мысли и чувства было видно само по себе; у нас почему-то нужна
длань, которая «вырвала бы тебя из бездны», по выражению поэта Юрия
Кузнецова, и показала с неких страниц :
-
Смотрите, кто пришел!
Ох, как
много пришедших таким образом сорвалось с этой длани в Лету! Оставшиеся же
стали, в большинстве своем, воспринимать создаваемые ими строки как
ступени служебной лестницы; тяга «к чину, должности, известности»
оказалась сильнее прозрений, озарений, которые неминуемо гасли в
казенно-удушливом тумане.
Серебряный век, я считаю, - последняя звезда в окне истинного искусства;
остальное, за ним, - где огоньки, а где искорки на страшном ветру
немилосердной эпохи.
Я
старался всегда следовать привитым мне с детства: чести, совести,
милосердию не показно – и в жизни, и в стихах.
Беспокойным был всегда : жажда правды-справедливости учила и в школе, где
на уроках литературы не изучали, а как бы «препарировали» Пушкина, и в
армии, где чувство ненавязчивого патриотизма, привитое мне с детства,,
разбивалось, как о кулак, об откровенное солдафонство, хамство, зачатки
дедовщины, очень выпукло и жестко написал Юрий Поляков в своей широко
известной повести «Сто дней до приказа». А я свой протест выражал в
стихах, за что жестоко поплатился : в конце службы был водворен в
спецмедучреждение и вышвырнут наружу как смятый комок бумаги. Такая
расправа вовсю поощрялась тогда ведомством Андропова.
«Нет
повести печальнее на свете...».
Но,
закончилась она, как ни странно, благополучно. За это, как я понимаю, во
многом должен благодарить материнские сочувствие и молитву. Каким-то
необъяснимым чудом мне удалось снова войти в жизнь через ее выход.
Сначала, в 1968-м году, поденщина в райгазете «Бельская правда». В 1969
году - поступление в Литературный институт имени А.М. Горького на заочное
отделение. Переезд в Рязань в самый разгар «солженицынского дела».
Дальнейший маршрут – город Ильичевск Одесской области, работа в
многотиражке местного судоремонтного завода. В 1976-м , уже с дипломом
Литинститута, прибыл в Нелидово, стал библиотекарем.
И вот с
1979-го обретаюсь в районной газете «Нелидовские известия» сначала в
качестве литсотрудника, а сейчас – ответственного секретаря.
Скромно и
тихо тружусь в тверской глубинке. Семья. Двое детей – сын и дочь. Обычная,
насколько это возможно, умиротворенная жизнь. Частенько вспоминаю слова
мною любимого Василия Андреевича Жуковского : «Как ни мал мой челнок, как
ни тих, по-видимому, тот залив, в который загнала его судьба, но и в этом
заливе есть волнение».
...Все бы
хорошо, да вот, переходя опять на образный язык, в этом заливе начали
отражаться звезды, сильно и властно мерцать...
В
предисловии к своему стихотворному «избранному» Владимир Солоухин произнес
: «прозу я писал сам, а стихи – так мне казалось – под чью-то диктовку».
Вот и мне это кажется...
Неожиданно родилась поэма «Двенадцать струн в четь поля Куликова». После
нее для меня вдруг широко распахнулись ворота в древнюю Русь: десятки
стихотворений с эффектом достоверности, который стали замечать окружающие,
поэма «Слово об Игоре» (по мотивам «Слова о полку Игореве»). Поэт Николай
Карпов, к примеру (да не упрекнет меня возможный читатель в нескромности)
в альманахе «Истоки» (издательство «Молодая гвардия», 1982 г.) вот что
написал:
«Сильную
сторону дарования Валентина Штубова составляет, если можно так выразиться,
«лирическое чувство истории». О событиях давно минувших дней он пишет,
словно пережил их сам, словно это он стоял на том же Куликовом поле в
ожидании битвы».
Вот в
чем я вижу суть моего предназначения:
Мы быть не хотим великими.
Не надо нам это. Нет.
Мы будем земными ликами
Светящих во мгле планет.
Или более земной образ:
Весна. Предутренний осинник.
Листва и ночь над головой.
Но муравей звезду в росинке
Дотащит все-таки домой.
Это,
насколько я понимаю, закрепленный в пространстве и протяженный во времени
диалог поэта с Высшим Разумом в самых естественных доверительных формах –
через стихотворное слово, через мысль-интуицию. Это (опять-таки
неожиданное для меня) обращение к религии, создания на основе Евангелия
от Иоанна большого цикла под названием «Свет».
Вот
недавние увлекательные и увлекающие меня дела.
В
1996-м я написал и опубликовал в своей районке лирическое повествование
«...И вновь я заповедник посетил» (о становлении и работе
Центрально-Лесного заповедника). Занял первое место в российском конкурсе
«Заповедный», объявленном газетой «Комсомольская правда» и экоцентром
«Заповедники»; диплом и премию мне вручал известный природовед
В.М.Песков. Ко всему этому прибавились сонеты – новая для меня форма
самовыражения. Они – маленькая вселенная духа – от языка цветов до языка
звезд, от древней Руси до античности; особое место занимают сонеты о
Пушкине; некоторые из них легли в основу романа в стихах «Александр
Пушкин», создание которого считаю главным трудом своей жизни.
Со мною
слова Циолковского:
«Все
порождено Вселенной. Она – начало всех вещей, от нее все и зависит:
человек или другое высшее существо и его воля есть только проявление воли
Вселенной. Мы предполагаем, а Вселенная распоряжается, как хочет, без
церемонии разрушая наши планы».
В свое
время Франсуа Рабле изрек:
«...небеса играют и изумляют людей чудесами и всякого рода пророчествами,
несогласными с обычными законами природы».
Это я
давно понял.
Что
впереди – не знаю, но, думаю, не безмолвие. Во всяком случае, буду и
дальше стараться соблюдать заповедь поэта Велимира Хлебникова: «Заклинаю
художников будущего вести точные дневники своего духа».
Веду.
Валентин
ШТУБОВ.
9 апреля
2005 г.
Нелидово |