МЕСТОИМЕНИЯ
Б. Михне
Теперь уже не вспомнить строк,
Изящество словесной сыпи
Явивших тотчас по просыпе,
Когда, не охладивши ног
Ещё о сирость мирозданья
И просто комнатный сквозняк,
Под одеялом просто так
Валяешься, ещё дыханье
Ни коммунальной суетой
Не сломлено, ни в жизнь рабочей
Игрой и не игрою прочей,
Когда уверен: встанешь с той,
Своей единственностью правой
(Смешно представить: правых две!),
Тех строк в нестройной голове
Простыл и след, и, Боже правый,
Теперь терпеть при свете дня
Непослушанье рифм и света
За окнами, слова привета
От туч и ветра игр храня…
К общенью отбивать охоту -
Совсем не лёгкая работа
И не любимая игра.
Вы тот, которому пора
Услышать правду до кончины
Сего бесславного стиха:
Не всех, но одного мужчины
Улыбка лёгкая морщин,
Звонок без видимых причин
Меня избавят от греха
Доноса. Солнечней и суше,
И на коротких ножках души
За ручку мам опять ведут
По улице, и бред мой хилый
Мог осмеять бы только шут -
Беззлобный, безобидный, милый.
С. Луцику
Коллега строгий, мой собрат по духу,
По жажде положить под микроскоп
И на лопатки, по разгибу скоб
И поиску прорухи на старуху!
Я к Вам пишу. Обещано – извольте
Преодолеть барьеры этих рифм,
Заблаговременно переварив
Сезон, где кто не в декольте, тот в кольте.
Я не сказала: бархатный сезон.
В стране, где каждый, кто трубил, в обмотках,
А кто под стол пешком – в турецких шмотках,
Оценивать сезоны не резон.
Замечено, что рифмы истощают,
Почти как неперсидские ковры
И кошки, что который день смущают
Призывами окрестные дворы.
Но Вам, сосед, словарный искуситель,
Спортсмен и босс, коллега-полубог,
Я б отдала последний свой смеситель
Живой воды, последний полувздох,
Свою наипоследнюю квартиру,
Где есть мишень, но нет таблички «тир»,
В придачу к ней, как водится, полмира,
А уцелеете – так целый мир.
Что б мне ещё отдать? В кармане пусто,
В мозгах – свинец, в глазах – одна тоска.
Красива Ваша линия виска
В преддверии очередного пуска
(Теперь уж – нас, за копия ворот,
Спасибов вместо юным и бывалым).
Как удалось Вам быть приличным малым
Который год?!
***
День перед днём святого Валентина:
Безбрежнее, чем океан, диван,
Стесняющий ребячий взгляд с картины
Морозовской, и, меньше полупьян,
Чем полунежен, собеседник странный
Ответа на незаданный вопрос
Спросил у растерявшейся Татьяны.
Взгляд повторил мальчишеских волос
Расплох рыжеющий, а голос (это
Предмет отдельных опусов и тем!)
Так трогал, что и в том, кто с детства нем,
Мог разбудить могучего поэта.
И разбудил... бездарного во мне.
Теперь я звуки имени Володя
Лелею пуще грядок в огороде.
Но не смелей сомнамбулы во сне.
Картинки с выставки
В огромный зал ведут следочки,
Где выставлен на склоне лет
Философ старый и поэт
В душе сединокудрый Дочкин.
Без алебард две старых девы
Струят хвалебные напевы
Вам прямо в уши, к косяку
Вас прижимает ветер шалый,
И будь ты взрослый или малый,
Сообразишь: судьба таскала
Не только к древнему Байкалу
Беднягу на его веку.
Бочком, пока не сбили с ног,
Пытаешься вперёд пробиться,
Где солнце всходит и садится,
Где ближе к русским уголок,
И падаешь в рассвет, в туман
И в пегость старческого века,
И понимаешь человека,
Почто он так бездарно пьян.
И благостный уходит взгляд
Через дерев стволы и кроны
Туда, где тихо и влюблённо
Тугие маковки горят.
И снова чувствуешь озноб
От смены света и сезона,
И в голубой пыльце озона
Впадаешь в голубой сугроб
(Крутой, как яйца на морозе).
Но взгляд скользит к увядшей розе
(Уж не ровесница ль она?!)
И далее, пока весна,
Она же осень - словом, грязь -
В лицо насмешливо не бросит:
Твой блёклый голос жизнь уносит, -
Звучи! Бодаясь и боясь, -
Живи! С дамокловым мечом
Не путай зов и трепет строчки.
А станет мерзко – веский Дочкин
Подставит полое плечо.
В. Бурилову
Валерий Фёдорыч, во время оно
Дверь в кабинет Ваш полтора сезона
Нередко отворяя, постуча
(Пардон за полтора дееприча-
стия), полуказённой пуд бумаги
От Вас в подарок прихватив в отваге
(И улыбаясь шире Вашей двери),
Её марала я, себе не веря:
Так в нежном возрасте стеснялась я.
Сейчас под пятой точкою скамья
Заметно жёстче, но не в этом дело:
В Ваш юбилей я у ТВ сидела.
За неименьем собственных манер
Алела от невольного интима
(Так комната натопленно-мала) –
Так отроки следят из-за угла
Сквозь банный пар (по мне – так гуще дыма)
За важными движеньями Венер –
И думала, какая я свинья:
Ко мне лицом Вы – к Вам спиною я.
Мне симпатичен Ваш свободный слог,
И братская приязнь к неофитам,
И то, что доморощенным пиитам
Ваш образ комплексов привить не мог.
По жизни я – как обух по дровам
Среди других топориков игривых.
Забудьте цепь случайностей пугливых,
Но помните: я благодарна Вам.
Нет, не за то, как пуд бумаги добыт,
Не за бумажку на судейский час:
За положительный и с Вами опыт,
За опыт отрицательный – без Вас.
Коллеге-полуставочнику
Я страшно рада: объявился повод
Своё занудство вновь зарифмовать.
Был мягок труд, как мягкая кровать,
Тому, кто здесь творил, но не был порот,
А был любим в неделю пару раз
Отделом, преимущественно женским,
И будь отдел обставлен стулом венским,
В нём размещался бы на двух подчас
Наш именинник, вечно блондоюный,
Без отчества (причина – тощина).
Он сам себе и гриф, и – больше – струны,
И с каждою рифмуется весна.
И город наш, радушный и весёлый,
Хотя совсем не в шутку занемог,
Ему настроил радужные школы,
Чтоб он сердца ребёнков жечь в них мог –
Глаголом, разумеется, гла-го-лом,
Отнюдь не разглагольствуя порой,
Как в нашем времени остаться голым
Легко тому, кто времени герой.
Но мы, прошедши в жизни аз и буки
И знающие, сколько весит тень,
Ему прощаем скользкие науки
В такой сухой и деньрожденный день.
Под дым его любимой сигареты
Мы винограда пьём хмельную гроздь
За то, что светится, как лик поэта,
Мальчишеской улыбкою насквозь.
Е. Антонову
Как славно взрослою не быть!
Не щекотать небрежно солнце
И внутрь соседского оконца
Нечаянно не уронить
Свой праздный взгляд. Или не праздный.
Возможно, пристальный к тому ж.
На свете много улиц разных,
На коих много разных душ.
На душах – модные береты
На уши модные надеты,
К ним обязательны штаны -
Подчас квадратнее и шире
Стены в известной мне квартире,
Но не длинней ее длины.
А в душах… Милиционеры
И школьные учителя
Определяют с полувзгляда,
Чего в какую душу надо
Добавить, чтобы для примера
Или чего другого для
Душа окрепшая сгодилась.
Чтоб весом истинным светилась,
Но не пугала, как луна,
Чтоб нам, как на параде - роты,
Свои являла повороты
Безукоризненно она…
К чему, Вы спросите, мой бред,
Слегка рифмованный? Не надо.
Я к жёнам, коим мало лет,
Испытываю пиетет
Ровней и слаще шоколада.
Но в сорок собственных (увы,
Весь календарь – в любой улыбке)
Чужое право на ошибки
Нас не лишило головы.
Кого-то где-то упустили,
И танк в своей железной силе,
Хоть и в ромашковой панаме,
Его желает подровнять.
Мы самозванцев не просили.
За всё, что сами допустили,
За всё, что происходит с нами,
Самим нам Небу отвечать.
Урок французского
Мой ангел-хранитель расправил безветренно плечи,
Как крылья, и воду с бумаги смахнул без следа.
И тут же с нетронутых логикой губ (это радость и вечер!)
Послушно слетело короткое лёгкое «да».
Так я совершила огромного роста ошибку
(Как хомо любой – не последнюю и не одну).
Теперь вот, снимая с лица свою псевдоулыбку,
Учу я Французию – эту чужую страну.
Цвета ее флага – такие ж, как наши, дорожки
(Но к Богу – не в сторону: вряд ли случайный момент),
Изящных французок парфюмы и дивные ножки
Навек покорили мужской не слепой контингент.
Сюда по неписаным правилам жадной массовки
Текли разношёрстные полчища муз, как на бой,
И, не нарушая законов французской тусовки,
«Парле ву франсе?» - их приветствовал кучер любой.
Коллеге Казанцевой
В рабстве – равенство их, все – рабы, и никто не в обиде.
Н. Коржавин
Проснуться от желания проснуться
(Прекрасна жизнь!) и, время торопя
И кофе радостно себя губя,
В рабочий трёп с улыбкой окунуться.
Лоялен мой подслеповатый взгляд
(И слух) к асфальтным скрежету и духу
И каждую беззубую старуху
Приветить на дороге жизни рад.
Но всё быстрей сменяются сезоны,
И рифмы, и рабочие столы,
И не ослы еще, но не орлы
Уже, и не поэзия – фасоны.
И трусость – доблесть высшая всех стай –
Свершает по сердцам свой круг порочный,
Чтоб в час, забитый сверху как урочный,
Откозырять команде «налетай».
Прекрасен мир! В нём и неделя – мера
Всей жизни, сколько слов потом ни лей,
Молясь. Не потому ль сарказм Бодлера
Уместнее, чем простаков елей?!
Осенняя выставка
Павлу Урсу
Ноябрь простыл, охрип и посерел.
Всё меньше охры в рубище осеннем.
Вдали гуляют люди (воскресенье!),
Но скорбен абрис их фигур, и тел
Недавнее тепло в другом этюде
Не обволакивает, как весной.
И даже щучий хвост на плоском блюде
Пестрит осенней жидкой желтизной.
О да, художник – не разносчик пиццы
Или дистиллированной воды
(Сомнений и ночей без сна на лицах
Художников вы видели следы?!).
Подарим же и мы ему немного
Признанья, чтоб, как в сказке в день иной,
Ростки случившегося диалога
Ростком огня проклюнулись весной.
***
Им – пять. Неоднороден их союз.
Одна вульгарна, эта вдрызг кондова
(Щ вместо Ч не только нежных муз
Коробит слух). Но мир не юн, и снова
Талантами прикрывшись, как щитом,
Они толпой по белу свету бродят,
Они совместный сборник производят.
Мы ж счастливы: есть в томном томе том
Такие имена, такие лица,
Что, право, даже время постыдится
Оспорить право их (мне мало спится)
Быть мне и хлебом, и живой водицей.
Случись мне и в столице очутиться –
Они моя семья, моя больница.
У них студенты из карельских сёл
Штудируют изящную словесность
(У нас – лишь стрессы, климакс, неизвестность
И в зеркалах – улыбчивый осёл).
Ах, Игорь, Дмитрий, Святослав, Ефим!
Не литеры, живые ваши звуки –
Нам вовремя протянутые руки.
Мир снова юн, прекрасен и раним.
Портрет
А.Устьянцеву
Его голубые морщины-
Привет от невыцветших глаз.
Брутальные недомужчины
Его избивали не раз.
Намотаны годы – не нервы
На вёрсты сибирских дорог,
Но в бой он бросается первым,
Последним – на братский порог.
Отправит обидчиков к чёрту,
В нокаут, в бега, на тот свет…
Он вступится даже за мёртвых,
Когда среди мёртвых – поэт.
И сам он не парень-рубаха
(Паркетчик – живет, мол, и пусть):
Близки и ничтожная птаха
Ему, и вселенская грусть.
Уверенно и простовато
Растит он своё мастерство,
И средневековые латы
Мне слышатся в строфах его.
Пейзаж
Е.Сигарёву
Если вы в пятьдесят постарели
И грустинки в душе перевес,
Соберите рюкзак постарее
И махните на Братскую ГЭС.
…Провожали соседи и чайки.
Обещали и ждать, и встречать.
Добрых елей сибирские байки
От тверских научусь отличать.
Приворотное зелье дороги.
Ей послушно отдавшийся взгляд.
Ёлки в окнах, добротны и строги,
Как дородные девки, сидят.
Вот Урал. Здесь природа здорова,
И сыновний восторг ей знаком:
Мой поклон от Е.И. Сигарёва
Приняла благосклонным кивком.
Пермь, Свердловск. Остановки считаю.
Дикой гордости режется зоб:
Здесь, как осень, земля золотая,
Золотой у неё горизонт.
Только дом и в дороге не бросить.
Память пишет пейзажик в ночи:
Рос и листьев сентябрьская проседь,
И на рельсах хлопочут грачи. |