МАМУЛИНСКИЕ НЕБОСКРЕБЫ
***
Суть перевода – плавное круженье
Бумаг прохладнее и чище льда,
В них неназойливое отраженье
Побед, бессилья нашего (стыда
Чтоб не упоминать излишне часто).
А суть общенья? Вы, такой большой,
Читатель опытный, его на части
Разложите, не покривив душой?
Слабо? Слабо! А мне «Пиши, Татьяна!» -
Любой, кому не лень, который год.
Но странен поэтический народ:
Не имут даже малые обмана...
День первый. Их еще считать осталось
Штук девятнадцать. Вашего звонка
Не слышно. Мы щадим мою усталость?
Спасибо, добрый человек. Пока.
***
«Привет!». Бег тёплых, как ладонь, мгновений,
И телефонный поиск простоты
На цыпочках вокруг местоимений.
Хотя и вы уже скорее ты,
Хотя и рифм расхристана оправа
(Чинить – обуза для привыкших глаз).
От пятки левой и до пятки правой
Менялось расстояние не раз.
Не то чтоб ортопеды подгоняли
Пространственный свой опус – костыли,
Нет, просто мы посильно сочиняли
(И посезонно) что и как могли.
…Наш диалог – не пиррова победа
Читателя - искателя побед.
В нём каждый – меньше собственного следа
В чужой душе, хранящей этот след.
И дождь смывает все следы, и тени,
И строчки (многих жаль: не повторить),
И души в новой жажде говорить
На ощупь ищут новые ступени.
Прикосновением ладоней росных
Лицо остудит вам неровный стих,
И жёсткая гаррота кольцевых
Рифм – вместо паутинки перекрёстных.
***
Почти что в ночь ввалившись в дом с работы,
Отбившись от ума, и ног, и рук,
Полуживой, приятно с жизнью счёты
Сводить и Вам, эпистолярный друг,
Писать. Сон сладко рифмы след заносит
В державу снов, где даже тени нет,
И Женщина, Которая Не Просит,
Откроет дверь в высокий кабинет
В шесть вечера бестрепетно и строго.
И если из Мамулина дорога
Немилостью разгневанного Бога
Вдруг превратится в путь в кромешный ад
И прочий форс-мажор, она назад
Не повернёт от ждущего порога.
Цените это, гражданин моих
Словесных стран, свободных, как стихия:
Манеры подростковые лихие
И мой невечный несерьёзный стих.
Ни чувств, ни слов не может «слишком много»
Быть. Вечная Ахматова права:
Неистощима только синева
Небесная и милосердье Бога.
***
Комары беспокоить не смеют. Расслаблены члены
На полу (не на голом), как было и будет не раз.
Отдыхаю, верчу карандаш. Два нестройных колена
Никому не мозолят усталых и искренних глаз.
Человек понормальней сказал бы попроще: на пузе
На ковре, мол, валяюсь, пытаясь осмыслить итог.
Человек понормальней минут не теряет и музе
С сединой не хотел бы ночами писать и не мог.
Но проходит, как собственный возраст, и возраст примеров.
Вес моих серых клеток ничтожней, чем карандаша,
Это так, но в чулане с названьем старинным душа
Вам на ощупь или при свечах не искать адюльтеров.
Вы так горько честны. Горсть – без верха – подобных мгновений
Может в рифму вплетать только самый отъявленный хам,
То есть я, за слова не в ответе свои. Значит, Вам
Одному и хранить тайну наших неприкосновений.
…У субботней воды, как и прежде, обветренной, жёсткой,
Та же грация и небывалый коричневый шарм.
Вы прощались со мной, провожая неверный мог шаг
(Отдохну в сентябре)? Я как дурочка у перекрёстка.
***
Стихи, в которых прячется сюжет,
Суть письма, даже если много строже,
И разделяет заговор острожный
Впускающий их в строгий кабинет.
Сегодня зарифмуют вам погоду
(Рифмованный прогноз – большой прогресс),
А завтра вас попросят авторесс
Сопровождать, смирясь, в огонь и воду –
Возможно, волжскую. Темна вода,
И тёмен след на ней во тьме полночной,
И по тропе туманной и порочной
Там следует скольженье в никуда.
Там помощи обманчивые руки
Подстерегают близких и родных,
И ощутившие объятья их
Уже не возвращаются на круги
Своя. Там только взглядом лепят тело,
И отвечает благодарно плоть
Прохладою (так сотворил Господь)
И матовостью кожи загорелой.
Там хитро. Там ирониею пахнет.
Там шеф мой мистер Икс над златом чахнет,
И там портрет троянского коня
С кого напишут? Правильно, с меня,
Из слов и смеха сотканной Татьяны.
Но столько слов растрачено, что тронь –
Не ощутишь упругости. В огонь,
Пока не поздно (не бывает рано)!
И о «поэзии» во мне – молчок
(Мой шеф хвалил и ждал)! Смешно, ей-Богу,
Как примерять хрустальный башмачок
На разнотравье любящую ногу
Мою. Но что же я опять о теле?!
Пойду-ка сигаретой подышу –
Опомнюсь. И опять я к вам пишу….
Вы так красиво этого хотели.
***
Он – в каждой песне, им от сердца спетой,
Иронизирующее дитя.
И. Северянин
Я обессилена теченьем плавным
И нежностью вечерних рифм и вод.
Но странен поэтический народ:
Он никогда не говорит о главном.
Вне собственных речей он во плоти
(Вне звука, вне метафоры, вне смысла),
Как радуга: в ладонях коромысло –
Попробуйте им воду унести.
И, формулы иных гармоний холя,
(Не стоит им искать корсет и гост),
Он сам себе и суд, и строгий пост,
Чистилище, соблазн и злая воля.
И воля добрая себе он сам.
Прикрыв глаза под Рильке и под утро,
Как с сумрачным названьем Брахмапутра,
Свой полусон несёт он по лесам.
Сезоны затянувшейся жары
Ему несносны и почти опасны.
Его глаза открыты и прекрасны
Лишь в ливень и в отсутствие игры.
Из слов он бусы, а не сети вяжет,
Его подтекстам имя легион,
И даже толстое досье не скажет
(Как что есть истина) Вам, что есть он.
***
Если всё ещё лето, так близок зачем горизонт
И так низок, зачем облака так нахмурены эти,
И зачем в моей сумке пылится прокуренный зонт,
И зачем мои мысли о лете и только о лете?
Если всё ещё юность, зачем так усталы глаза
(Каждый встреченный взгляд в них мольбою о помощи тонет),
И тревожит любая, едва надвигаясь, гроза,
И обычно весёлая рифма вздыхает и стонет?
Если всё ещё жизнь, почему не взахлёб, не взахлёб
Ни рокочущий хохот, ни происки рифм на конверте?
Уменьшается папки с бумагами розовый гроб,
Приближая к сумятице ливней, свободе и смерти.
***
В. Эрендженову
Вы открыты. Вам, наверно, больно
От моих художественных поз:
Горячее я, чем снег в мороз,
Хладнокровней, чем приказы «вольно».
Вольно, Виктор (Тимофеич, - да,
Помню, хоть для строчки длинновато).
То же лето, но холодновата
Нас не согревавшая вода.
Доведя себя до изнуренья
Суетой (и стройка – суета),
Я тут угодила в поле зренья
Самого плешивого кота.
***
С унынием забытой одалиски
Смотрю я на свои черновики –
Рассыпанные по полу огрызки,
Как камешки по берегу реки.
Сегодня мне компанию составил
В моих вечерних бреднях над водой
Приятный парень самых честных правил,
Сосед мой и художник молодой.
И он, наивный, даже вслух заметил
(Он так всегда: подумал – говорит),
Что вид мой непривычен и не светел,
А шуток многослойный колорит
Прикрыт, как длинною вечерней тенью,
Сомнением, похожим на смятенье.
Он наблюдателен, мой спутник юный,
К тому же мы знакомы с ним не год.
Но странен поэтический народ:
Как до гостей дойдет – так сразу в думы,
И ищет рифмы к слову «кабинет»,
И нет лица на нём, и рифмы нет.
И лишь притихшая у ног вода
Ему напоминает, как всегда,
Что, к счастью, жизнь достаточно горда
И не прощает ложного стыда
Перед единственною взрослой рифмой. |