Проран

Когда вода достигает высоких пределов
Верхнего бьефа, грозя катастрофой, то вскоре
Слуги плотин открывают шандоры, проделав
Проран, снижая объем рукотворного моря.

Так человек, переполненный байтами строчек
Вдоволь, боясь непокорности ямба, хорея,
Веских причин не имея, но без проволочек
Шлюзы таланта разверзнет, стихов не жалея.

14.04.02

Музыка

Солодухину Е.Ю.

Звук – упругие волны, - словарь поучает.
Но тогда почему так волнует аккорд
И маэстро-скрипач, когда Брамса играет,
Заставляет и думать, и плакать народ?

Извините, акустик маститый, не ради
Волнового процесса Бетховен творил.
Ради томного взгляда графини Гвичарди
Человечеству «Лунную» он подарил.

Выставка. Береста

Изумляют умельцев поделки!
Филигранен сложнейший узор.
Туесочки, шкатулки, тарелки –
Экспозиция радует взор.

Я спросил у служительниц зала:
– Береста – не с живых ли берёз?
Мне одна из них так отвечала
На поставленный мною вопрос:

Топором ее сняли с березки,
Что стояла в лесу, не таясь…
Побежали березкины слезки,
Ветки дрогнули, будто молясь.

Летом ей не кудрявиться боле
И листвой не шуметь на ветру.
Только сохнуть и сохнуть, доколе
Не падет, птах спугнув поутру.

Диалог

–Минералка уже не поможет…
–Что-то стало внутри нарывать?
–Это совесть все гложет и гложет.
–Время камни пришло собирать…

О себе

Заповедей несколько нарушил,
Повинуясь жизненной канве.
Жил да был. Астрологов не слушал,
Но людей не бил по голове.

* * *

Отвори калитку в день вчерашний,
Приоткрой мне в прошлое окно,
Распусти прожитое незряшно
Времени поблекшее сукно.

Нитку эту бережно смотаем,
Чтобы вновь соткать нам при луне,
Полотно, о коем не мечтали:
В нем рисунок, бисер, мулине.

Гобелен тот оберегом будет,
Схоронит от праздной суеты,
Сбережет от сытой скуки буден,
Как живые в январе цветы.

А когда пройдет еще лет двадцать,
Распустить холстину грянет срок,
Мы не будем очень огорчаться:
Были бы основа и уток.

1982–2002

Последняя трагедия Эсхила

Орел, жестокосердный птах,
Чтоб мяса нежного отведать,
Бросает бедных черепах
С небес о скалы и – обедать.
Гласит легенда, что Эсхил
Сидел на камне, мыслей полон.
Вдруг с неба панцирь угодил
Ему на череп. Уготован
Печальный трагику удел.
Эсхила коченело тело,
А черепаха уцелела –
Орел голодный улетел.

Безбожник ты или викарий,
Никак не сможешь избежать
Причуд небесных канцелярий.
А твердолобым – исполать!

Но им Эсхилами не стать!

Монголия

Памяти родителей

Я в Улан-Баторе родился,
да-да, в столице МНР…
Лет через двадцать возвратился
не на коне – на БТР.
Нас в Улан-Баторе встречали
майоры и полковники.
Кого-то мы там защищали –
не помнят даже хроники.

В тот день, я помню, у вокзала
солдата повстречала мать.
«Сыночек мой», – в слезах сказала
и стала сына обнимать.
Солдата молоком поила,
достала шанежку: «Поешь».
Дыханье мне перехватило,
а в мыслях: «Мама, где ты? Где ж?»
Чтобы не видеть этой сцены,
Сержант скомандовал: «Кругом!»
Бугрились желваки и вены,
«деды» делились табаком.

Солдат построили поротно,
В Сумбэр погнали эшелон,
и Гоби скучные полотна
на время взяли нас в полон.
Сумбэр отец когда-то строил
в краю, где редко льют дожди,
а мы шагали взводным строем,
и пели мы: «Ты только жди».
И плац гремел:
«Не плачь, девчонка»,
и взвод ревел:
«Пройдут дожди»,
орали мы:
«Солдат вернется»,
и эхо вторило:
«жди, жди…»
1980-2002

Декабрь

Залив замерз, а море плещет
Барашками ангарских вод.
Снежок скрипит, неярко блещет.
Суров свинцовый небосвод.

Скучны безлистные осины,
Лес притаился до поры,
Слегка дрожат дерев вершины,
Замолкли птичие хоры.

Сосенки стройные беспечны,
А елочки - наоборот:
Они предчувствуют, конечно,
Что срубят их на Новый год.

Декабрь – десятый, в переводе,
Хотя двенадцатый в году.
И Дед Мороз уж на подходе,
Чтоб лет продолжить череду.

Закат

Сусальным золотом заката
Пылает вечер сентября.
Вдаль облака плывут куда-то,
Чуть небосвод посеребря.

Густою киноварью сочной
Закрыты синие тона.
Все величаво, непорочно,
Стыдлива бледная луна.

Стал небосвод багряно-рыжим,
Едва заметны точки звезд.
Мне показалось: сам Куинджи
Нам ниспослал бессмертный холст.

* * *

Я памятник себе:
душа в заветной плоти.
В. Монахов

Вода текла (Тунгуской? Ангарой ли?)
не думая о чреве и кровях.
А может быть, апрельскою капелью
она блистала? Где-то гнил и чах

конгломерат азота с углеродом
(слагаемые нашего белка).
Парил вулкан Чукотки водородом,
и кислород из рощ березняка

витал над Братском или над Байкалом
(без оных организма не сложить).
В конце концов корпускулы впитала
субстанция, умеющая жить.

Жизнь теплится в объёме. Мы – трёхмерны
(в пределах осязаемых границ).
Материя! Полбарреля (примерно)
ингредиентов разных и частиц.

Имеет всё своё предназначенье,
всё опосредовано неспроста,
чтоб ДНК каких-то там верченье
позволило прожить, пусть не до ста,

пусть до другой неведомой цифири,
но всё-таки отмерить некий срок
в жестокосердном, но прекрасном мире,
который не опишешь в сотнях строк.

Но вот душа… Ответь нам, биохимик,
каков её химический состав?
Молчание. Безмолвствует и клирик,
не раскрывает формулу конклав…

Лишь самопрепарируется лирик,
пером-заточкой душу искромсав.

Романс

Как прощались – не помню дословно.
Как кораблик исчезла вдали.
Время замерло, выгнулось, словно
на часах Сальвадора Дали.

Послевкусие от поцелуя…
Под ногами бегущий перрон…
С расставаньем в обнимку бреду я
в двадцать первый плацкартный вагон.

Скрежетали о рельсы реборды
на крутых поворотах пути.
Отзвучали любви септаккорды.
Опоздал лет на двадцать. Прости.

…Краснозёмы откосов дороги
предвещают страну Ермака.
Поговорка взамен эпилога:
перемелется – будет мука.

* * *
Если я заболею…
Я.Смеляков

Если я заболею,
к друзьям обращаться не стану,
ведь у них без того
предостаточно всяких хлопот.
В одиночестве буду
зализывать старые раны
и повязки менять
на рубцах от недавних невзгод.
Обращусь я к друзьям,
когда буду в полнейшем порядке,
когда буду в седле
и по жизни смогу гарцевать.
Обращусь я к друзьям,
когда выброшу к чёрту облатки:
– Заходите, друзья,
буду вас с нетерпением ждать.
Заходите, друзья,
навестите меня без предлога,
когда выпадет снег
и задует холодный норд-ост.
Вспомним мы о былом,
и расскажем друг другу о многом,
и содвинем хрусталь
под какой-нибудь простенький тост.
Заходите, друзья,
мои двери для встречи открыты.
Заходите тогда,
когда некуда больше идти.
Заходите тогда,
когда голодны вы или сыты.
Заходите тогда,
когда сбились с прямого пути.
Дорогие друзья,
непременно зайдите проведать.
Нужно нам обо всём
обстоятельно потолковать.
Заходите, друзья,
ведь вам есть что о жизни поведать.
Заходите, друзья,
мне вам тоже есть что рассказать.

* * *

Отбросив за ненужностью патетику,
продолжим подутихшую полемику.
Историки, вы всё-таки ответьте-ка,
взаправду у Идалии Полетики,
ещё не в генеральских эполетиках,
на шухере стоял тогда Ланской?
Истории забавна кинематика,
но тайны там – под гробовой доской.

А тут живёшь в посёлке Энергетике,
кишечника исправна перистальтика…
Но тайны за душою – никакой.

Бухгалтерия

Я, как налоговый инспектор,
Всё ревизую свой баланс:
Куда направлен жизни вектор?
Не упустил ли где-то шанс?

Какое сальдо мне осталось?
Истрачен полностью кредит?
Перед собой я отчитаюсь,
Но что покажет аудит?

Отчества

Мы однокашников зовём по именам,
без должностей, без отчеств, без фамилий.
Неважно, что полвека будет нам
и годы нас давно посеребрили.

У многих уже внуки – школяры,
но мы всё те же – Лены, Гены, Вали…
Нас позабыли школьные дворы,
но мы их вспоминать не перестали.

Мы не забудем яблоневый сад,
наш стадион, и тополей прохладу,
и школьного буфета лимонад,
и юношей мужающих браваду,

и фартуки взрослеющих девиц,
что ослепляли дивной белизною,
и взгляды из-под трепетных ресниц,
что так нас будоражили весною.

Не холят, не лелеют нас года…
Сентиментальным стал я, извините…
Друзей зовем по отчеству тогда,
когда читаем надпись
на граните.

* * *

Когда-то «Труд» и «Комсомолка»
предоставляли редкий шанс:
сыграть с гроссмейстером, но только
заочно, и любой из нас
(разрядник или без разряда)
по почте сделать мог свой ход.
Редакционная бригада
всё обобщала, а народ,
посредством писем голосуя,
формировал единый ум.
Гроссмейстер, всех экзаменуя,
своих не раскрывая дум,
играл один. Что в результате?
Каспаров Гарри побеждал!
(Играл не как в чемпионате –
мозгов почти не напрягал).

С какой такой я вспомнил стати
дела давно минувших лет?
Нет, мы не так уж глуповаты,
и не ослаб наш интеллект.
Вопрос сложней: извилин сумма
порой до истин далека.
Способна быть вполне разумной,
но сутью – не наверняка.
Не написать толпой сонату
и даже не забить гвоздя
(Хотя возможно спеть кантату
во славу кормчего-вождя
или свободу дать Варавве,
«Распни его», – кричать толпой,
приговорив Христа к расправе,
чтоб чтить в молитвах: «Всеблагой»).

Как по команде голосует
наш большевик – единоросс, –
вот почему мусолю всуе
философический вопрос.

№2

Веду иное летоисчисленье,
оно не от рождения Христа.
Его веду с того ночного бденья,
когда твои открытые уста

безмолвствовали. До испепеленья
горел любви отчаянной костёр.
Когда же прогорели все поленья,
то через створ тобой открытых штор

рассвет сиял заоблачным свеченьем,
и солнце распаляло свой фонарь,
предвосхищая дня преображенье
и расточая утренний янтарь.

С тех пор веду иное исчисленье,
забыв григорианский календарь.

* * *

Ты опять приперлась, дева Грусть.
Ладно уж, входи, располагайся.
Что стоишь? Садись. Не прикоснусь
к рюшечкам твоим – не напрягайся.

Будь как дома. Заварить чаёк?
С сахаром? С лимоном? С бутербродом?
Заглянуть ко мне на огонёк
что тебя подвигло? Мимоходом?

Грустно стало? Ах ты, боже мой!
Хочется поплакаться в жилетку?
Надоело мыкаться одной?
Не грусти. Возьми ещё конфетку.

Гложет одиночество, тоска?
Понимаю, дева, понимаю,
ведь с недавних пор ты мне близка,
потому тебя не выгоняю.

Хватит тебе нюни распускать.
На, возьми платочек, вытри слёзы.
Я не знаю, что тебе сказать,
в голове – ошмётки куцей прозы.

Перестань в конце концов реветь,
я ведь не бетонный, не железный;
не сумел душой окаменеть,
я с душой, мне говорят, болезной.

Не гоню, заварки мне не жаль.
Может коньячку махнём по рюмке?
Экий разыграли бы спектакль!
Экие бы вышли игры в жмурки!

Пошутил – не принимай всерьез,
но не корчи из себя нимфетку.
Хватит, говорю, горючих слёз –
мне не отстирать от них жилетку.

В самом деле, что же ты ждала?
Ты какого, Грусть, рожна хотела?
Стольких ты, о дева, довела
до черты, до грани, до предела.

На тебя, Грусть, зла я не держу.
Я и без тебя грущу, не скрою.
Видимо, к такому рубежу
подошел заснеженной тропою.

Метода

Задрав штаны бежать за авангардом,
простите, мне уже не по летам.
Плетусь я где-то в арьергарде,
плетусь неспешно, по пятам.

В различных «измах» я не дока.
Моя метода – примитив:
смотреть на мир не однобоко,
зреть негатив и позитив.
Да тем не воровать у Блока,
искать, искать свой лейтмотив.

Косить под Бродского нелепо
(таких умельцев – легион).
За образец приняв: «Не лепо…»,
не бяшеть классикам вдогон.
А если вторить, то не слепо,
хоть в чём-то быть – из ряда вон.

Скальп не снимать со словоформы
(я ведь не Хлебников – увы!),
не учинять лихой реформы
правописаний. Таковы
мои каноны. Сдёрнув шоры,
всё примечать. А о любви

писать тогда, когда не в силах
о Незнакомке умолчать.
Писать, покуда не остыла
любовь. А просто распылять
слова по ветру (о постели) –
постыдно, если не сказать…

Об отчем крае не злословить
и панегирики не петь.
Да всуе Господа не стоит
упоминать. За это ведь
возможна кара (наше слово
как бумеранг, как хлыст, как плеть).

Инструментарий прост на диво:
перо, чернильница, тетрадь…
Но Муза чересчур строптива…
Об этом после, вдругорядь.

Этюд

Двор как двор: обрубки тополей,
на бетоне мусорные баки,
на колодце стайка голубей,
взгляд просящий брошенной собаки…

Дом как дом: квадратно-типовой,
сделанный из железобетона,
дверь в квартиру возле лифтовой,
спальня, зал, санузел, два балкона...

Жизнь как жизнь: панельная юдоль,
как у всех – работа и маршрутки,
ближе к ночи – головная боль -
мстят за что-то прожитые сутки.

Смерть как смерть: проехал катафалк,
увозя соседа в зазеркалье,
оборвался с этим светом фал,
снят последний оттиск с божьей кальки.

* * *

Пятьдесят! А где же трезвый ум,
логика, умение итожить?
Где серьёзность философских дум?
Где способность нажить, преумножить?

В том моей заслуги вовсе нет,
что Земля полсотни оборотов
совершила – Бог был милосерд! –
выплывал я из водоворотов!

До сих пор себя не научил,
словно хлам, раскладывать по полкам.
И себя с эпохой не сличил,
и в других не разобрался толком.

Моё сердце ходит ходуном,
будто я на стартовом отрезке.
Глупо думать только об одном:
сколько лет в оставшемся довеске?

2.05.06.