Н.Маркелова Властелин мира. Отрывки из романа

№ 12

Бели слышала лишь биение собственного сердца неровное и сбивчивое и больше не одного звука. Страх ушел, оставив её без сил, но она боялась найти стену, а вдруг башня выпустит ее, так же как и впустила. А там...

Бели взвыла как животное, чувствующее свою погибель. Как Учитель мог так поступить с ней? Видимо Боги карали её за то, что она бросила друзей, а главное ведь таральт так беззащитен.

И тут она перестала ощущать своё тело, опора под ногами исчезла, и она повисла в воздухе, а затем из тела точно вышибли разум, он вспыхнул яркой звёздочкой и разрезал тьму. Запахло грозой, и девушка почувствовала себя ястребом мчавшемся в грозовом небе, а внизу была тьма и тут из ястреба она оказалась в теле коня, храпящего от ужаса, услышала, плачь ребенка, сменившегося холодом смерти и отчаяньем жизни. Но Отчаянье погибло, когда к нему прикоснулось чувство более властное болезненное и в тоже время неотвратимое и прекрасное как полёт над бездной - Любовь. И полёт сменился падением в огонь, который при прикосновении к нему стал мягким и нежным и впустил её в себя. Она хотела зажмуриться, и не могла, век у неё не было, а перед ней растирался мир покрытый предрассветной дымкой. Первой дымкой первого утра и она ощутила, что любит его, каждую песчинку и капельку, как мать любит всё в своём долгожданном чаде.

- Литали, - позвал её кто-то, и она рухнула с высоты в своё тело, и ей стало больно и тесно. Но ещё более сильная боль обожгла, когда воспоминания наполнили её до краёв. И что-то встретилось в ней, столкнулось и разразилось болью.

Конь оступился, и его задние ноги соскользнули в чёрную звонкую пустоту, осыпая шуршащие ручейки камней, но вот они вновь нащупали опору, и благородное животное вытянуло на тропу, гадюкой извивающейся над ревущем безумствующим морем. А над ней были отвесные острые клыки скал носивших название - Стражи Преисподней. Именно туда и торопился граф Лардон в эту непроглядную грозовую ночь, прижимая к груди живой свёрток.

Он дал шпоры дрожащему коню, и тот, хрипя, понёсся вперёд в полной темноте, прорезаемой лишь вспышками молний. Казалось, удары копыт заглушали даже гром, и удары сердца рыцаря, он слышал лишь их, и только они говорили ему о том, что он ещё жив.

Только безумный мог отправиться в путь в такую ночь и по такой дороге. Но граф, безумно храбрый и благородный, был искренне предан короне правившего дома Стальта, так же, как и все его предки, в двенадцати поколениях.

“Опора корны” звали их род. Способные совершить всё для блага царствующей династии, они слепо следовали приказу подобно цепным псам, но сейчас Лардон был не уверен в том, что делал, и эта неуверенность смущала его, заставляя волноваться, и терзала душу.

Бросив гневный взгляд на небо немного просветлевшее, близилось утро, он различил в ране туч двойную звезду, яркую точно бриллиант на чёрном бархате, и выругался. Дождь хлестнул с новой силой, заставив человека опустить лицо, точно склоняясь перед ликом Богов

Уставшая лошадь обрадовано заржала и ускорила шаг, почувствовав жильё. Лардона же передёрнуло при виде замка, он напоминал воину склеп...

Даже стоя у яркого камина граф, всё ещё не мог согреться, его трясло, как в лихорадке. “Старею”, - подумал он, тряхнув мокрыми, длинными волосами, точно пёс. Во все

стороны полетели брызги.... Граф, ну что же вы стоите? Присаживайтесь, - раздался густой, как мёд, голос за его спиной.

“Тарт его побери, я даже не слышал, как он подошёл, и впрямь старею”.- Лардон нарочито медленно обернулся и, следуя этикету, склонил голову, но не настолько низко, как полагалось вежливостью:

- Благодарю вас, Харлс, я тороплюсь.

Стоящий перед ним ещё довольно молодой мужчина был высок и худ, но в его теле тщедушным на вид чувствовалась скрытая сила. Одет он был в ничем не украшенный алый хитон мага, подпоясанный кожаным шнуром. Лицо бесстрастное, точно сотворено резцом скульптора, но очень глубокие глаза, тоже отливавшие алым, были полны скрытых желаний.

- Хорошо граф, тогда к делу. Вы привезли?

Граф откинул плащ и протянул магу свёрток, тот положил его на тёмный дубовый стол... Отлично! - стоя спиной к Лардону Харпс развернул его.

Раздался пронзительный крик, маг обернулся, держа на вытянутых руках младенца.

“Как трогательно, Тарт возьми!”- выругался про себя Лардон, и задал волновавший его последние несколько часов вопрос: - Что вы сделаете с принцессой?

Харлс улыбнулся, казалось, он ждал этого вопроса, и от этого движения губ по спине воина пробежали мурашки.

- Граф, всё, что я делаю идёт во благо короне, вы же знаете закон? В королевской семье должен быть только один ребёнок, во имя блага Стальта, чтобы не было претензий на престол. Но королева родила близнецов, естественно одна из девочек должна выйти из игры.

- Но звёзды? - воскликнул воин. - Когда рождается наследник короны, то на небе загорается звезда, на небе горит двойная звезда! Она погаснет, если вы убьёте душу девочки.

- Правильно, поэтому я не убью её душу, но и на Стальте не оставлю. Как вы, - маг растянул своё лицо в улыбке точно резиновую маску, - точно выразились, граф, звезда двойная, зажглись бы две звезды, было бы сложнее, а так мы скажем, что рожденная принцесса приветствуется небесами и принесет новые времена в Стальт, ну или что-то в этом роде. Ее же, - маг кивнул на ребенка уже переставшего кричать, - мы, что бы эльфы, которые следят за небом не догадались, просто отправим в другой мир, и вы мне в этом поможете.

Граф не стал задавать лишних вопросов, он уже слышал, что рядом с его миром находятся иные, чужие пониманию и разуму, пространства, но входить туда могут лишь маги и то не все. Дело воина защищать корону, а не размышлять.

Он прошел за Харпсом в огромную залу, стены и пол которой были расписаны таинственными знаками. Посреди нее стоял алтарь представляющий собой грубо обработанный кусок камня, его поверхность покрывали тёмные неприятного вида пятна, о происхождении которых, рыцарь предпочёл не думать, других предметов в помещении не было. Харлс положил ребенка на красный, точно раскаленный камень алтаря, и вдруг спросил:

- Королева Изольда знает?

- Нет, придворный маг Удор стер из ее памяти рождение второго ребенка.

Харлс удовлетворено кивнул:

- Хорошо, я не смогу отправить в иной мир и тело тоже, девочка слишком мала, она не перенесет, я пошлю лишь душу, тело придется убить. Он достал из-за пояса изукрашенный резьбой кинжал и поднял над головой, поток слов потек сквозь его уста, которыми он даже не шевелил. Зал дрогнул, и начал вращаться. Граф закрыл глаза, его мутило, что-то чужое, мерзкое было во всем этом, в тягучем как патока воздухе, он ощутил чье-то присутствие, услышал чьи-то далекие голоса звавшие его и почувствовал запах, он знал так пахнут старые могилы, когда заглядываешь в их провалившийся точно рот старика зев. Ты смотришь в него, и страх сковывает, и гонит прочь живого от ложа мертвеца, но ты все равно глядишь в эту яму и она затягивает, затягивает... Словно через пелену кладбищенского тумана до него донесся голос Харпса:

- Руку, граф, руку! Ну же скорее очнитесь, дайте руку!

Воин вытянул правую и вдруг ощутил резкую боль, с трудом открыв глаза, он увидел, как его кровь из порезанной наискось вены стекает на заходящегося в крике ребенка.

- Теперь дайте ей имя, -голос Харпса гремел, да и сам он словно стал выше. - Имя!

- Литали, - выдохнул граф.

- Воин Ночи, - Харлс рассмеялся и выпустил из рук кинжал,, тот сверкнув в свете факела изящно падая сквозь мгновения и вонзился в ребенка, крик оборвался. Лардон закрыл глаза и грузно рухнул на пол, он был без сознания, но губы сами шептали заклинания защиты. И в полной тишине зазвучал холодный смех Харпса:

- Сбылось!

За окном мягко и неторопливо падал снег, танцуя в жёлтом прожекторе одиноко стоящего у дороги фонаря, точно стайка белых фей привлечённых, подобно бабочкам на свет, кажущийся тёплым в этой жестокой зиме, и обманутые они падали, на землю скрывая её темноту своими мёртвыми телами.

Сидевшая на подоконнике девушка утерла глаза уже покрасневшие от только что пролитых слёз и, дохнув на замёршее окно, нарисовала букву ''С", затем медленно стёрла.

- Глупо все, глупо и не нужно, - произнесла она вслух и нажала на кнопку стоящего рядом магнитофона, из него на нее хлынул поток рок-н-рола. Она вновь посмотрела на черно-белую картину за окном. Снег и ночь, белое и черное.

- Господи, как все надоело!

Она задёрнула красную штору, но так стало ещё хуже. Теперь представлялось, что её комната это единственный освещённый уголок в этом сонном царстве темноты и тишины, а за стёклами куда-то спешат чужие сны готовые пробить столь призрачную преграду и затопить поглотить собой её. Ночь смешивала пространство и время. Истина становилась расплывчатой, а гармония была уже не борьбой двух противоборствующих систем, а походила на песчаный берег, где песчинки окрашенные в чёрный и белый цвета в безумстве хаоса перемешались между собой.

Девушке было восемнадцать лет, но она выглядела лишь на пятнадцать, тоненькая, хрупкая с длинной косой и испуганными оленьими глазами, в которых скользило безразличие. Безразличие к жизни.

- Я хочу спать, - сказала она самой себе, и с ужасом взглянула на разобранную кровать. Погружение в сон пугало ее еще больше чем жизнь. Кровать для нее стала эшафотом. Как же она мечтала стать нормальным человеком, жить как все, любить и быть любимой, и не чувствовать себя чужой, не слышать насмешек и укоров. И главное видеть нормальные человеческие сны, где нет чудовищ, и необъятных, нигде не обозначенных на карте, но родных земель, где говорят на чужом, но понятном языке. Чтобы не снились странные формулы и строки, смысл которых ускользает вместе с силой, а потом, проснувшись чувствовать, что не можешь подняться с кровати. И не видеть кровь, целый водопад крови.

Скинув халатик, девушка забралась под одеяло и поежилась, постель была ледяной.

- Господи, дай мне умереть, - она залезла под подушку и достала упаковку снотворного.

“А может быть уснуть, и видеть сны?” - она улыбнулась себе и высыпала таблетки на руку, взяла со стола стакан с водой.

- И сны исчезнут тоже, пустота, я верю лишь в пустоту. “Каждому воздается по вере его”.

- У нас говорят иначе.