|
ОН ЕЩЕ ПОВОЮЕТ
Нашему замечательному историческому писателю и ученому-фольклористу, члену редколлегии журнала «Русская провинция» Дмитрию Михайловичу Балашову - 70 лет.
В это трудно поверить, видя с ним младших сыновей, но так записано пером. А родился Дмитрий Михайлович, как нарочно, в ночь на 8 ноября, в дни десятилетия Октября и в день святого великомученика Димитрия Солунского, воина. Его сын Арсений рассказывал мне, что в раннем детстве, когда он ходил в детский сад, ему казалось, что в эти дни все готовятся ко дню рождения отца: вывешивают флаги, лозунги, устраивают шествия. Когда же понял свои заблуждения, то здорово расстроился. Мне тоже кажется, что в честь рождения такого редкого человека не грех бы устроить и шествие. Увы, у старой и новой власти есть одна родовая черта: презрение к национальной истории и культуре.
Познакомившись с Дмитрием Михайловичем 10 лет назад в Новгороде, я был поражен его цельностью. Исторический писатель, он сам показался мне одним из героев своего же исторического романа, потому что одет был в традиционный русский костюм, который, кстати, Балашов носит со студенческих лет. Балашов приехал в Новгород из Петрозаводска с шестью детьми, крупнорогатым и мелким скотом года два до того и имел на новгородском вокзале довольно неприятную историю. Носителя национальной русской одежды задержала в старинном русском городе железнодорожная милиция до выяснения личности и обстоятельств его появления в столь неизвестном виде. Правда, выяснили быстро и отпустили...
Наблюдая в тот раз за ним, вспомнил стародавний совет замечательного русского поэта Константина Батюшкова: «Живи, как пишешь, и пиши, как живешь, иначе все отголоски твоей музы будут фальшивы». Магия личности Балашова, секрет его притягательности, мне кажется, складываются как раз из того, что он живет в живой жизни так, как пишет в своих романах, а писать ему легко потому, что он так живет: заложником той эпохи, которую описывает нам.
В этом смысле Балашов совершенно несовременен. Начнем с того, что у него тринадцать (!) детей (последнего, Никиту, родил в 63 года), и я от него не слышал жалоб на то, что дети мешают ему писать. Дети, рожденные от разных жен, необыкновенно дружны между собой и привязаны к отцу. Разговорившись на дне рождения об отце, они вспоминали о нем такое, что у всех собравшихся за столом на глазах наворачивались слезы, а те, кто вспоминал, просто откровенно плакали. Старшая дочь Анна, художник петербургского театра кукол, рассказывала, как однажды в детстве они пришли с отцом в лес за грибами. Чтобы дочь не устала в лесу и не помешала ему собирать грибы, он вбил в землю колышек и сказал ей: «Сейчас я уйду за куст и превращусь в серого волка, а ты стереги этот колышек, никуда не отходи от него, потому что если кто-нибудь его вытащит, я уже никогда не смогу стать человеком». И ушел. Девочка полдня со страхом смотрела на колышек, боясь, как бы кто-нибудь не вытащил его и не превратил отца в волка. Этот страх она запомнила на всю жизнь. Младшая Василиса сказала, что если женщины так стремились им завладеть, значит, им это зачем-то было нужно, значит, он им был нужен, и только за это она прощает ему все. Дети простили ему все: безотцовщину, новых братьев и сестер, имморализм...
Он написал восемь романов и две повести, которые изданы миллионными тиражами, несколько лет подряд он был в десятке самых издаваемых и читаемых авторов. Кроме того, им записаны десятки былин и русских народных песен, написаны десятки же статей по проблемам устного народного творчества. Знатоки говорят, что такой труд под силу коллективу ученых, Дмитрий Михайлович одолел его в одиночку.
Балашов буквально до последнего времени держал двух коров в своем деревенском доме в Козыневе, два лета подряд я помогал ему на сенокосах. В Заонежье количество скота доходило до 14-ти хвостов, включая собаку и кошку. Там была еще и лошадь, и овцы, и свиньи...Коров он доил сам, сам принимал отелы, будучи по своему происхождению человеком городским, из старинной петербургской театральной семьи.
У Балашова золотые руки, он сам срубил дом в Козыневе, украсил его резьбой, сделал себе мебель в русском стиле, он неплохой резчик по дереву, иконостасами его работы украшены несколько действующих храмов на новгородчине и в Новгороде. О времени Святой Руси он может рассказывать как Баян часами, его заслушиваешься. Да только ли о том времени. Он прекрасно знает и мировую историю. На его столе рядом с Плутархом и Геродотом можно увидеть Сыма Цяня, суждения о новейшей истории необычайно тонки и всегда носят системный характер, то есть соотнесены со всей мировой историей.
Знакомый новгородский историк рассказал мне занятный эпизод. Лет 10 назад, в День знаний, 1 сентября, он увидел одетого в русскую рубаху, щеголеватые сапожки и шаровары Балашова, спешащего куда-то своей быстрой походкой по Суворовской. Сияло солнышко, по тротуару вышагивали школьники с букетами цветов. Заметив коллегу, так же важно идущего на службу, Дмитрий Михайлович вдруг остановился и вместо приветствия громко выкрикнул: «Ненавижу Петра!», а затем так же быстро продолжил свой путь. «Что это он? — подумал историк. - Какого Петра? Все оригинальничает». И только придя в свою контору, вдруг понял, что Балашов имел в виду, конечно же, Петра I. А 1 сентября он ненавидит его еще и как представитель допетровской эпохи, потому что в этот день до Петра I русские отмечали Новый год, и весь строй русской жизни, в котором он живет как художник и старается жить как человек, был тогда другим...
В этом эпизоде, кстати, весь Балашов с его отношением к русской истории. Он не может не отстаивать времени, в котором живет как художник, со всей своей страстью. Концепцию русской истории Балашова можно не принимать, с ней можно не соглашаться, но даже самые яростные его оппоненты не могут не признать высочайшей органичности его произведений, рассказанных как бы человеком того времени. Станислав Панкратов, заведующий отделом прозы журнала «Север», где Балашов однажды объявил о своем намерении написать цикл романов «Государи московские», спросил его по-дружески:
- Митя, тебе сколько лет, что ты говоришь такое?
- Скоро шестьдесят, - ответил Балашов. - Но я напишу этот цикл, чего бы мне это ни стоило...
И написал.
Балашов начинал как ученый-фольклорист, этнограф, его труд «Русская свадьба», собранный и написанный в паре с Юрием Марченко, и поныне самый фундаментальный в своей области. Но его влекла история и, в первую очередь, русская история, он хотел разобраться в ней, и не как ученый, а как художник, на личностном уровне. Более того, его привлекала история героического периода Руси, периода образования Русского государства. Причем, он никогда не скрывал, что на его историческую концепцию образования Руси оказала заметное влияние теория этногенеза его старшего друга и учителя Льва Николаевича Гумилева. Но парадокс Балашова, на мой взгляд, в том, что как художник и как гражданин России принять эту теорию космогонического детерминизма душой и сердцем он не может. Здесь, в сердце, лежит также причина его яростного сопротивления всему антирусскому, всему предательскому в нашей сегодняшней истории: этому легиону врагов и сонму расслабленных. Балашов и сегодня рассуждает как воин начального периода Руси, он готов хоть сейчас взять меч или на худой конец автомат Калашникова и повести за собой если не дружину, то хотя бы взвод, чтобы отстоять идеи Святой Руси. Я видел его по-юношески загорающиеся глаза во время потешных кулачных боев на Ярославовом Дворище в Новгороде. Эх, он бы еще побился, посражался с теми, для кого Россия – больная страна и кто, пользуясь этим, старается цивилизованно (кстати, слово цивилизованный в лексике Балашова одно из самых ругательных), извините за выражение, в рамках международного права, оттяпать у больной (!) куски пожирнее, да жаль - поддержать некому...С теми же, кому суждены лишь благие порывы, как известно, свершить ничего не дано...
Об истинном художнике говорят не только его книги, но и сам образ жизни, и обязательно – слагаемый молвою миф о его личности. Скажу даже, без мифа нет большого художника. Балашов несет за собой свое отражение в стоустой молве вот уже много лет. Заговори о нем не только в Новгороде, но и в Москве, Твери, Санкт-Петербурге, везде расскажут многое такое, чего не знает о себе даже сам писатель. И я такие рассказы знаю. Вот один из них. Идет нудный ученый спор двух писателей об экологии с привлечением статистики, цитат и пр. Балашов молча слушает и, наконец, взрывается:
- Да бросьте вы статистику! Нарушено главное: круговорот говна в природе. Все г...о спускаем в реки, а землю насилуем минеральными удобрениями!
Более образной и исчерпывающей экологической формулы лично мне слышать не доводилось. Хоть на камне высекай...Допускаю, что Балашов не имеет к ней отношения, что она сложена его почитателями, но сложена в полном соответствии с его парадоксальными высказываниями. А коли подобные рассказы слагаются – это говорит о прижизненной славе писателя...
Сам же я свидетельствую: порох в пороховницах у Балашова еще есть. Он полон замыслов, творческой энергии, сил, самоотверженности, писательского куража и мы еще почитаем, а он – повоюет!
1997
Опубликовано 29.11.2013
|