|
Из рассказов Варв. Вл. Водокачка в Охвате; Николай Ильич – начальник дровяного склада; Варя и он: она совсем молоденькая, ему – 27 лет. Сема – золотой зубок. Девочка Тося; дрова в печурке с разрывными пулями в них, гибель: пуля в затылочек, сестра Наташа – ранена. Девушки-отпускницы: водка, папиросы, вечеринки. Дуся – хозяйка квартиры. Поездка домой с Ник. Ив. Родные. Дочка Н. И. – замужество. Счастливая жизнь 10 лет. 12 декабря 1994 г., 5.50 Встал немного позже обыкновенного – после баньки спал удивительно хорошо. Сон, пронизанный ощущением, что ярчайшие осколки жизни соединяются в нечто яркое: и жизнь становится цельной. Приснился Левушка примерно 12-14 лет, когда у него была удивительно обаятельная улыбка, и что-то от молодой «бабушки Дунюшки», как он в совсем раннем детстве, годика в два, звал маму: милое до чрезвычайности, чуть стеснительное, доброе… Это осталось, но уже не так ярко выраженным, как в подростковом возрасте. Где-то была небольшая фотография, – наверное, для документа, – она сохранила эту улыбку. В «Дашу»: Данилину повторялся сон, в котором Даша и его жена обязательно оказывались вместе, в одной семье: «он и они», с совершенной естественностью живущие одним семейным кругом. Души домашних животных и людей (сужу по своему Пашке) – из одного состава, субстанции: у них одно общее «пра», и это выявляется во сне, например, когда тот же Пашка у меня на коленях посапывает, беспокоится, вздыхает, его тревожат какие-то полувиденья, полусны, его лапки ищут опоры, он вдруг так осмысленно приоткрывает глаза, снова задремлет, завздыхает; конечно, тут общая первооснова живого. 14-е, вечер Пишу «Дашу»: идет. После сегодняшних рассказов в редакции – и убийства, расчлененья (нашли ту молодую женщину, что потерялась несколько месяцев назад), трупы… Пришел домой, – и схватило сердце: давно забыл о нем. Что же это делается – и где у человеков их человеческое?.. как они могут жить, совершив такое? Это – не вполне ясно: видимо, в таких экземплярах все человеческое – исчерпано, ничего не осталось. Продолжу роман. 15-16 декабря 1994 г. Странные сны: будто бы умерли О-кий, Ч-в в Кишиневе; я стою, и слезы текут на похоронах – уходит многое молодое с Ольш-ким, каким бы он ни был: разговоры, поездки, стихи, вино… Молодость. Наверное, сон связан с письмом: у О-го инфаркт. Затем – приезд Вани Лемешко в Селижарово; мы идем с ним улицей Ленина, и я говорю: вот здесь живет моя одноклассница, сейчас зайдем к ней и выпьем вина, В. же продолжает мне рассказывать о тайнах жизни Кокорева, и впечатление такое, что мы с ним собираемся снова в Ленинград. 17-е, утро Женихи Марии Вас. Мозгалиной – уцелевшие фотографии: усатый – вскинутое лицо; «квадратный»; потом еще – «мирный», «худой» и т. д. Вот так М.В.! Впрочем, была красива в молодости. Базанова в сапожках модных хромовых и др. девушки: 45 год. Сразу после войны: прелюбопытный снимок. Нашел почтовую открытку папы от марта 45 г. из Германии: чисто, четко, красиво написана моим отцом, 52-летним солдатом: «…Я пока жив, идем к Берлину». – Все – милой провинциальной интеллигентностью веет, грамотно, точно по слогу. Офицерская жена Т. – с презрением о муже и др. офицерах: «По 40 банок тушенки от солдат уносили чуть не каждый день. Гады они подлые». – Дом терпеливости, – Марья Гурьяновна о публичном доме. 18 декабря, день Холода; но в доме терпимо: рано истопил печи, мы с Пашкой не замерзаем. Вчерашним вечером Валя Савина приготовила чудный ужин и пригласила меня; Аркадий смотрел телевизор, а мы с ней выпили немного водки, закусили и долго хорошо говорили. Вечное ей спасибо: это было так вовремя, тоска сильная подкралась вечером дома. Сейчас, после печки, завтрака работал: немного. Мысль о романе: в его пространстве. А ночь прошедшая была такой славной: проснусь – все во мне как-то здорово, отрадно, легко; полежу, подумаю, усну снова: и мысли-то шли славные, легкие, уверенно-ясные. Когда писал – иногда взглядывал в искристо-голубой день: все переливалось, посверкивало, серебрилось, и так напоминало детство, Красный Городок, синие тропинки в сугробах, белые крыши, лес, бараки… 19 декабря 1994 г. Сегодня – 35 лет нашей жизни с Ниной. Приготовил немножко закусить и выпил тоже немного, подняв свою рюмку за давнее – когда я звал Нину – Нинон. И многое, многое промелькнуло. 22 декабря, утро Вчерашним днем, после работы – возникло с внезапною силой такое праздничное, утвердившееся в душе ощущение моей свободы: пусть в нищей жизни, но в творчестве, высшей независимости от всего. Долго, долго ходил по улицам, бережно удерживая и лелея это состояние; потом прошло – вернулась «просто жизнь». Снилось: я вновь работаю в газете, и мой бывший редактор Е.В. Галактионов сидит справа с очень недовольным лицом: серая комната, серое утро, серое лицо редактора. Я сижу и думаю: «Он правильно недоволен – я уже несколько дней не давал никаких материалов… И ничего не хочу писать: противно ходить и выискивать что-то... Я уже не могу, это уже не мое». Тут как раз – звонок от Юры Батасова: есть место в областной газете, приезжай… Вот так звонок! Решительно – нет. Вчера навестил Колышевских: умерла милая старушка Елена Николаевна, мать Али, а я и не знал. Помню ее лет 40-к, и она, на мой взгляд, очень мало менялась. Вот – деревенский человек, а так мило, со славной интеллигентностью всегда протягивала, – первой, по этикету, – руку: «Здравствуй, Генюшка…» Встретил ее месяца 2 назад: «Генюшка, плохо чувствую себя, наверно, скоро конец…» – правда, сине-бледная, худенькая до бесплотности. Вот и нет милой, в вечной, казалось, бодрости Е.Н. – матери одноклассницы. Аля – совсем высохла: большое хозяйство, дом на ней одной; Женя пьет. «Пью каждый день», – со своей обезоруживающей искренностью. Подглазья налиты сизой кровью, почти лопаются, занимая пол-лица, а в глазах – все та же неунывная дерзость деревенского подростка, что и в ноябре 41-го в Ананьине. Валя К-н взял тетю Тамару, мать, к себе и жалуется: «Матка выкуривает по три пачки сигарет в день: все прокоптила». Т. Тамаре – за восемьдесят. Вале, нашему соседу с довоенных лет – за 60. Еще из сна: я стал развозчиком хлеба (как отец одноклассника Толи П.), пришли какие-то совсем нищие времена, что-то вроде 41 года, и мальчишки бегут за мной и просят хлебца, как мы у пекаря С. А. в Городке. Я раздаю весь хлеб и думаю: «А что же я сдам в магазины? Куда уйти?» И мысль: «В лес, там буду жить…» Сны новейшего времени! Нечто близкое, грехоное, что обожгло огнем даже во сне… Полистал вчера перед сном свою давнюю «Хронику военных лет» – Красный Городок, – и кое-что читал уже не как собственное, а совершенно со стороны; и вижу – «настоящее…» – даже слезы. – У него даже походка умная, – К.В. о сыне, Анатолии. Смерть Тамары Лебедевой – наверное, ей было под 70. Они, Лебедевы, всей семьей, и мы с мамой вместе ходили из Черной Грязи летними вечерами 45 года в Селижарово к вокзалу, встречать поезда: авось сегодня наши отцы вернутся… и это продолжалось каждый вечер: собирались, шли, говорили; теплые, темные вечера, вокзал, лошади, телеги, гармошки: весь район («К поездам» – мой ранний р-з). У Лебедевых были две красавицы-дочки и третья – больная, Нина, но веселая, курила, пела, лет 17-ти. 24 декабря 1994 г., вечер Утром работал, затем носил воду, топил свою баньку, походил по замерзшей Селижаровке. Завтра хочу уйти через речку в рощи, подольше, возможно, и Пашку возьму. Но он стал тяжел, вряд ли пойдет. 25-е, вечер Перешел после обеда Селижаровку по льду, поднялся к Барагину, дорога, наконец – и поле: одно, второе, с легкими всхолмленьями… Да еще ветерок, взлетел снег… Очей очарованье. Это – уже освоенное пространство жизни: здесь же и в прошлом году, что-то уже вошедшее, ставшее Судьбой. И: сквозь лес виден мой дом: как вечное. Вчера приснился друг молодых лет Миша Г.; это из тех дружб, которые связывают лишь временно, пока друзья рядом – как бы дружба второго плана. Но как все равно это дорого, близко. Вечные: трое-четверо, которые на всю жизнь. Далее: будто бы с одноклассницей З. С. стоим на Боковских наших горах, у нас санки, похожие на спортивные; я сажусь, она – «только осторожнее…» – и я лечу, ощущение огромной скорости; свернул вправо – санки побежали вверх; наконец, на самой вершине остановились. Внизу – какой-то огромный многокрасочный мир, в нем что-то предрожденственское, детское. 26 декабря, утро Странная выдалась неделя: все время некий зуд праздничности, желание хоть как-то, чем-то выделить ее для себя, отметить; а в среду – вдруг ошеломившая (но не испугавшая) резь, боль в сердце; сосал валидол, гулял – не проходит. Махнул рукой – и выпил стопку водки. Вскоре лег спать, немного почитав «Божественную комедию». А утром и далее – и не вспомнил о сердце, точно его нет: что же это было?.. Ну, было и прошло. Вот случается мысль: мне здесь хорошо теперь, как нигде и никогда прежде – но всегда ли земляки мои будут так хорошо относиться ко мне, как сейчас, вдруг я их, себя чем-то нечаянно подведу?.. Не лучше ли посему жить далеко: оставаться в памяти?.. 28 декабря, вечер Пришло письмо из Городка от Над. Ив. Барсуковой – умер Ваня Глухой, которого знал с моих детских лет. Целая эпоха уходит с Ваней Глухим; честный, тихий, с печальным умом, спокойной трезвостью – несколько скептического свойства. Весь день у меня был трудный, вспоминал и детство, и встречи с Ваней в эти годы. Понял сегодня – как бы ни было жалко, как бы ни хотелось приободрить, расшевелить иных близких с детства людей – с некоторыми нельзя делать одного – выпивать: почти тотчас становятся нахалами (П.Г.). 29-е, раннее утро Вчерашний разговор со Сл. К. напомнил о детстве 45-47 гг. Гага – девочка с Укромной улицы, и ее маленький брат Димка; как они тонули помню, спасение и т. д. Не знал об истории Гаги со Сл. А., ее беременности и т. д. Помню ее девочкой: смугловатая, волосы черные слегка курчавятся. Потом исчезла, как многие почему-то с Укромной: у нас на Заволжской все держались долго, и сейчас приезжают домой иногда. Баба Паша – и отец Сл. К., лесоруб, связь в Ананьине их до войны, мать узнала. Лесоруб – мастер по прозвищу Енот; от Ананьина до Жилина – «грязь лошади по брюхо в сильный дождь», – говорит С. Где же мы ехали с Юрой Нагибиным в 55 году, песчаная сухая дорога, песок, девушки-озорницы в пути? Где свернули? Наверное, от Суток. Надо посмотреть карту. В разговоре Сл. К. много неприятной, нахрапистой, дурашливой грубости, когда выпьет; но вчера вечером понял это, как некую самозащиту: придает ему некой собственной значимости. Никогда и ничего ни от кого не ждать – это меня спасает в последние года, убедился в истинности этого для нынешнего нищего и хищного времени; в таком поведении черпаешь некое повседневное достоинство, что, в свою очередь, дает силы – и потребность к тому же действовать самому. В Селижарове единственный выход в бытовом смысле для одинокого и подверженного приступам тоски по общенью человека – совершенно игнорировать всякие зазывы, предложенья «посидеть и выпить» и проч. – не надо исключений допускать – даже и редких: сразу «а, и он…» и проч. Заканчиваю этот год в ощущении уверенности и здоровья: и это несмотря на пустой карман и видимую бессмысленность собственного писательского труда – вот что удивляет больше всего самого. Очень тянет сходить в Соловьево, где мы с Ниной жили ровно 35 лет назад – начинали нашу жизнь. И сходить именно железнодорожным полотном, как я ходил тогда. 2 января 1995 г., раннее утро Начинаю традицию ранних рабочих утр. Два дня – много людей, много и выпито было: постепенно, не сразу. Все получилось случайно: сначала редакция – пришел по делу, оказался за праздничным столом. Потом – лесхоз: увидел меня директор, Логинов, пригласил. Опять стол и даже танцы – в новогоднюю ночь. На следующий день – Гордеевы и их соседи, много народу, узнавал почти всех заново, все было и весело, и просто, и добро. В. и Г. живут хорошо. Было такое множество рассказов стариков – Вас. Ив. и др. – о Селижарове, предвоенное особенно. 5 января, вечер В первом часу проснулся и не спал сегодня до половины четвертого. Снилось: что-то обволакивает мою душу – со всех сторон чья-то умная, деятельная и добрая воля, она ведет меня к чему-то, куда я сам дойти не в силах: всесильная, вездесущая. И лишь поняв, что я подчиняюсь ей, оставляет меня, предоставляя себе самому. Сегодня чудной Аничке, внучке – четыре годика. Выпил за все лучшее ее, в честь ее вина в середине дня. 6 января, сочельник, вечер Вчера – вечером, сегодня – все небо в звездах; выйдешь на крыльцо – золотится месяц, дышат звезды, туманится, зовет взгляд морозно-бездонное небо, и все там шевелится, устраиваясь поудобнее: сладость детства так и прильнет к сердцу. Веет Красным Городком, рождественской ночью, когда высыпали мы все из нашего домика на Рождество 43-го года: мама с Сережей на руках, тетя Оля и я, а с нами – вечная подружка моя тех дней незабвенная Ленка Барсукова… Мне стал противен мой почерк до ужаса: надо учиться писать заново. Но: чем? Нет стержней в продаже; авторучки все с испорченными перьями. Есть ученические перышки – нет подходящей, непромокаемой бумаги. Вот такие-то дела. Много открыток сразу – и главная: от наших из Америки. 13 января 1995 г., утро Роман («Даша») движется каждый день, все разветвляясь – не знаю, как будет с ним далее. А раздражает: нет хорошей бумаги, нет ручек. Сегодня буду топить свою баньку – вот привычная маленькая радость. Удивительнейший день – мягкий, лишь слегка замешанный на морозце воздух, чуть-чуть придымленный снежным туманцем, солнце, слабо-розовое, не определившихся очертаний – плавает, млеет, розовеет, то опускаясь, то поднимаясь. И так хорошо идти неторопливо, дышать, смотреть, что-то не слишком усердно обдумывать… – жить. 15-е, утро Встаю не в 4-5 утра, как летом, а около 6-ти (с декабря): пожалуй, зимой это естественное. С утра неплохо подвигалось с романом: как-то потом, в чтении последующем – будет он выглядеть?.. Не знаю пока. Ничего из детства, юности и особенно молодости я не хотел бы в жизни повторить – разве что-то из самого первого детства, в канун войны, с его ярчайшим лучом сознанья и сказки всего, что жизнь. Молодость – множество сбивов, трагической неразберихи в сознании… Да и все остальное… А вот мой теперешний дом и все, что он для меня значит – с работой, утренним окном в мир, свободными размышленьями, вообще моей свободой, такой отрадной, что все во мне светлеет, как подумаю о ней – хотел бы повторять бесконечно. Вчерашним днем никуда от дома не отходил, лишь за водой; два раза в день, перед обедом и вечером, гулял тропинкой по усадьбе, много вспоминал из детства, многих людей припомнил, казалось, давно забытых: ту же девочку, Гагу с Укромной, ее низкорослого братишку Димку, утонувшую девочку Риту, и как ее вытащили, и как пытались спасти на берегу (сын деда Жукова); потом – двух великовозрастных девиц с большими грудями, купавшихся без лифчиков, да и многое другое из тех времен: грозы, наши плоты, запани, сплав леса… И думалось так печально, сладко, долго, и столько всего передумал за это время. Вот вчерашняя вечерняя мысль: иной раз ощущаешь, что груз многолетних знакомств, старенья людей на глазах у тебя, с которыми начиналось детство, ветшание привычных домов – тяготит все это и многое другое психику. И тут мысль исподтишка – неплохо бы уехать туда, где все вокруг незнакомое и новое, и там и самому незнакомцем, тихо, неприметно жить, – сколько получится. Коварная и вряд ли оправданная мысль, даже если бы смогла осуществиться. 18 января Сегодня закончить переписывать 1-ю часть романа «Даша Глебова» – вчерне: писал месяц и 12 дней. Читал Лосева – философа: невыразительный язык и мало мысли; и тут же – его письма жене: совсем, совсем другое дело! – и чуткое слово, и выразительность эмоциональная, и неожиданно-острое наблюдение, мысль… Вчера слушал по радио рассказ К. Паустовского – нашего кумира конца 50-х-начала 60-х годов: «Корзина с еловыми шишками». И как же был я смущен: первое под руку попавшее слово, вся эта сентиментальная чепуха, все – не пережитое, не коснувшееся сердца: внешнее, внешнее до отвращенья! А вдруг – и остальное так же?.. Нет, не может все-таки быть: «Далекие годы» по памяти хороши (первый раз – 49 г. затем – 57 г.). 26 января 1995 г., раннее утро Обязательно писать, и без всякой торопливости, «Что было – то было», причем помимо 7-го и 10-го классов особенно войти в ленинградское, – отдельная часть, – и селижаровское, когда начались мои каждолетние приезды сюда. Но сейчас все силы – «Даша Глебова». Лишь далее – «Что было – то было». Вчера ушел за Селижаровку, в сосновые рощи: через речку по льду и далее. Сначала шел снег – крупа, потом крупные невесомые, изощренного рисунка снежины, поляны мягко разрыхлились, почуялось что-то предвесеннее в этих рыхлых, пропитанных солнцем пространствах. И вдруг я почуял, как из души уходит все нечистое, что скопилось в ней за долгие годы, начиная с греховно-бездумной юности, когда жилось одним днем (2-3-й курсы, когда было время безлюбья; 1-й же и 4-й – постоянный подъем духа, любовь все облагораживала и поднимала). С каждым шагом по лесным дорогам это чувство очищения все усиливалось во мне, и вернулся домой успокоенный, проясневший. 14. 15 Только что закончил «Красные спички» – рассказ о последних днях мира, о прощанье с довоенным детством (половину написал в декабре 93-го, потом отложил, и вот завершение). Вместе с «Банкетом в ресторане «Восточный» и «Зелеными огнями» этот рассказ составляет «Конспект одной жизни». 29-е, утро Встал в 5.30: 3-й день вычитываю переписанную 1-ю часть «Даши Глебовой». Сны последних дней этих: Приснилась дочь Сереженьки – будто бы где-то она жила, неведомая нам, а теперь ей примерно лет 15-ть, и мы с нею расставляем книги на длинных кн-х полках в большой комнате, я ей при этом рассказываю о Сереже. 30 января 1995 г., вечер Был в библиотеке сегодня, просматривал газеты, журналы (теперь практически всего этого не читаю). И такое оталкиванье – до омерзения: то заунывные церковно-религиозные рассуждения типа Крупина, с преувеличеньями всякими, елеем, идеализируя до нелепости прошлое, рассыпая словеса, которыми пользоваться не умеют, стилизуя речь… – «Наш современник», «Лит. Россия»… Непрерывно повторы – «Государь император…» и в этом духе, умиляясь, восторгаясь, забывая, что такое были русские цари; «Лит. газета» – узколоба и поверхностна – тоже до омерзенья, да все это сдобрено цинизмом, снобизмом, чего все-таки нет в «Лит. России»… Как уныло и однобоко, бездарно все это, – и как пыжатся при этом: «Только мы!», эх, денег бы – да свой журнал. Я вижу его. А ведь бросаются миллионами новые богачи, да в долларах… – и об этом пишут газеты. 1 февраля 1995 г., вечер День выдался необыкновенный: вышел в полдень – тихое, но сильное солнце, снег, впитывая его, принимая в свои поры, смотрится подсиненным, каждая шероховинка была видна и нем, тени играли… И пошел я потихоньку все дальше и дальше; перешел Селижаровку напротив школы – впервые после школьных лет, и это само по себе стало для меня событием. Затем подумал: а почему бы не сходить в Соловьево? Ровно 35-ть лет назад совсем-совсем молодыми жили мы там с Ниной, это были первые месяцы нашей общей жизни. И – пошел…
С соседом и товарищем детства Не ходил этим путем зимой все 35 лет. Вот я шел этою дорогой 24-х летним – и вот мне 59. Странно, странно… Но – не страшно. Крыльцо уцелело в старом, все еще крепком доме, где мы в те жестокие морозы прощались; и окошко нашей светелки увидел, и густые ели на холме, у которого я обычно встречал Нину вечером из Гогина. Опять приснился тот волшебный несуществующий зал, где будто бы наша встреча: десятилетие студенческой жизни. Такие сны – ведь не только у меня, и они соединяют нас всю жизнь, даже если мы не видимся. И, возможно, не увидим друг друга никогда. Надо бы попробовать об этом написать. 4 февраля, раннее утро (Проснулся в 5, но долго лежал: вчера закончил доработку 1-й части «Даши»). Вышел через час гулять: притемненность, с той размягченностью в воздухе, какая бывает чаще в марте. 10 февраля, утро Сидел, лежал… Читал… И вдруг – так заплакал, что самому страшно стало: обо всем на свете сразу. Сейчас приснилось, что из своего дома выходят все трое Федичевы: Н. Н., Светлана и Аня; на них упала радуга – они оказались в самом центре ее, а я подумал: во сне же, – как приятно, что эти люди добро относятся ко мне. 11 февраля1995 г. Вчерашнее прошло: почти без следа. Отчего?.. Как наваждение какое. Видимо, просто нельзя жить все время с сухими глазами: неестественно. И вот результат. Подвигался, поработал, ожил – и тоска ушла. Какой-то след лишь остался. |
