Людмила ДОВЫДЕНКО
ОВЛАДЕТЬ ЛУНОЙ
(лирический роман)

    
    Когда полгода назад я вошла к профессору в кабинет, я застала у него стройного, как античный бог, красавца средних лет, очевидно, студента с криминалистическим профилем. Я еще подумала тогда – почему это такие особи встречаются только в кабинете у профессора, а не на моем жизненном пути?
    Профессор указал мне на стул у окна, и я присела на краешек.
    – Ваша работа не зачтена, – сказал профессор студенту, равнодушно пролистывая страницы нехилого фолианта, отпечатанного на машинке. – По ней плачет инквизиторский костер!
    В голосе профессора я услышала характерную страстность, присущую тем, кто не терпит профанации в своем деле. В его голосе была почти жажда этого костра, и щеки студента тут же вспыхнули. И неудивительно – бросить коту под хвост такую кучу бумаги!
     Но когда профессор поднял глаза на студента, я поняла, что ледяную холодность этих глаз не сможет растопить ни одни костер, и что его страстность – это только игра интонаций по схеме «профессор- студент».
     Похоже, мальчика тоже зазнобило. Было заметно, как ослабли и задрожали его колени. А во мне задрожало желание утешить, погладить это трогательное существо.
    – Мне не нужна компиляция, молодой человек, – продолжал профессор. – Даже талантливая. На что мне эти конспекты? Я с ними уже знаком по первоисточникам, я все их знаю наизусть. Они мне не нужны. Мне нужна та логическая бессмыслица, которую способны выделить ваши собственные мозги, и ничего больше. Вы понимаете меня? Меньше всего мне хотелось бы читать чьи-то цитаты... Прошу вас зайти через неделю с новой работой.
    – Через неделю? – студент перестал дышать.
    – Но ведь вам теперь не придется бегать по библиотекам, – профессор почти отмахнулся.
    Я подумала: «А жаль! Жаль. Я бы с радостью приласкала его за стеллажами в моем зале искусств».
    – Дайте поработать и голове. Через неделю. Успеете, – сказал профессор и добавил: – А если вам нужно формальное обучение – отправляйтесь в университет. Это все.
    Студент попрощался м вышел, смущенно взглянув на меня.
    Я пересела на стул поближе, и мы наконец поздоровались.
    – Здравствуйте, здравствуйте, – сказал профессор и улыбнулся. – Ну что ж... Скажу честно, вы доставили мне удовольствие.
    Он взглянул на меня, и я поняла, что за этим лестным фасадом сейчас последует целая анфилада профессорских “но”.
    – Ваша работа интересна, – сказал профессор. – Но... не совсем полноценна.
    Вот и первое “но”.
    Я подняла брови.
    – Объясню, – сказал профессор.
    На стол теперь лег мой фолиант. На титульном листе я прочитала до боли знакомое название моей работы – «Творческие акты как результат болевых ощущений эмоционального характера. Формирование аттракции под воздействием болевых ощущений: Опыт интроспективного исследования».
    – Есть одна закономерность, – сказал профессор и похлопал фолиант по титульному листу. – В описанных вами случаях все ваши партнеры слишком привлекательны. Все они люди тонкие, чувствительные, независимо от их социальной принадлежности. Один из них оказался еще и половым гигантом, насколько я понял. Один – просто красавец. Другие, правда, некрасивы, но зато все – талантливы, страстны и умны. Не так ли?
    – Да, я не люблю дураков.
    – И пьяниц. Я помню. Так вот. Вы пошли по пути наименьшего сопротивления. Ну, во-первых, сам ваш анализ небезупречен. Я увидел слишком поверхностное проникновение в суть поставленных проблем. Во-вторых, согласитесь, все перечисленные мной достоинства ваших партнеров уже сами по себе способны вызвать симпатию и даже влюбленность. Вы тянетесь к тем, кто хоть немножко достоин вас. Это понятно. Ведь они могут вас оценить. В их глазах вы хотите увидеть отражение собственного блеска. Но у нас с вами другие задачи, не так ли? Я уверен – вы получили много удовольствия от своей работы. Но первым делом у нас с вами – самолеты, правда же?
    – Кроме удовольствий были еще пот и кровь, профессор! – сказала я.
    – Я знаю. Но ведь вы сами согласились на эту работу. О чем же речь? Пот и кровь – это ваш предмет и ваш метод, сударыня. И ваш хлеб, кстати. Это суть вашей деятельности. Так что стенания оставим. Я хочу, чтобы вы продолжили работу над этой темой. Но у меня есть рекомендации.
    – Я слушаю.
    – Попробуйте полюбить черненького.
    “Попробуйте полюбить”! Славно сказано! Как будто это можно сделать по заказу... Но, видимо, профессор думал или знал, что так можно. Поэтому я не стала спорить с ним и только спросила:
    – Дурака? Или пьяницу?
    Я вздохнула.
    – Не надо крайностей. Просто исключите все формальные и психологические характеристики, способствующие появлению вашей симпатии. Пусть ваш новый партнер будет вам изначально неприятен.
    – Это уже было, – возразила я. – Были у меня уроды.
    – Все это только габитус... Вы говорите о внешности. Но ведь все ваши уроды были разговорчивы, образованны и поэтому умели сделать рекламу своей духовностью. Исключите духовность вообще. Найдите приземленного, необразованного и невоспитанного человека, ни в коем случае не красавца.
    – Бог ты мой... И ведь таких – сколько угодно.
    – Но ведь нас интересуют не все. Единственной характеристикой для вашего выбора должна служить его способность причинить вам боль. Способность обломить, как выражаетесь вы.
     Только боль интересует нас как стимул. Других стимулов быть не должно. Мужчин какого возраста вы предпочитаете?
    – Я люблю стариков.
    – Тогда найдите себе подростка. Заодно посмотрим, как низкий духовный уровень партнера повлияет на художественность произведений, порожденных его поведением. Интересная работа, не правда ли?
    Профессор улыбнулся и ободряюще стиснул мою руку, лежащую на столе.
    – На что вы меня обрекаете? – сказала я. – Могу себе представить! Меня, скорее всего, ждут оскорбления, унижение... Скука...
    – Стоп, стоп, – перебил профессор. – С кем я разговариваю, в конце концов? Вы уже столько лет посещаете мои приватные лекции, а я все еще слышу от вас подобный лепет... Оскорбления... А вы не оскорбляйтесь! Научитесь, наконец, раскладывать все по своим полочкам. Эмоции – на одной полочке, а мышление – на другой. Вот у вас и будет, кстати, возможность поупражняться. Вспомните правило психологической игры – верить, что это не игра, и помнить, что это только игра. Не забывайте сделать шаг в сторону от самой себя. Посмотрите на себя, как на роль и проанализируйте эмоции. Вы должны научиться входить в любую грязь и оставаться при этом незапятнанной. Людей не обижают и не унижают. Это они сами обижаются и унижаются. Так что избавьтесь от этих комплексов.
    – Да. Вы правы, – согласилась я.
    – И еще...
    Профессор покопался в приложении к моему неполноценному труду, извлек листок бумаги и положил передо мной.
    – Перечитайте, пожалуйста.
    Это было мое стихотворение. Я перечитала:

    
    Хочу признаться в заключительном аккорде:
    Мне ваша утонченность надоела.
    Вы не способны на мужское дело,
    Ну, скажем, дать кому-нибудь по морде.

    Вы несравненны, вы аристократ!
    Но мне наскучили божественные лики,
    И мне сейчас милее во сто крат
    Какой-нибудь чухонец знойно- дикий.

    Не говорите, что опуститесь до пьянства,
    И не устраивайте глупую истерику...
    Что делать! Я не чудо постоянства,
    Всегда меня влечет к другому берегу.

    
    –  Разве это не ваше творение? – спросил профессор.
    – Но ведь это только стихи... Вымысел.
    – Правильно. Но ведь этот вымысел – продукт вашей фантазии. А наши фантазии находятся в области бессознательных желаний. Пусть не прямо, но все же этот ваш плод о чем-то говорит. О чем?
    Я промолчала.
    – О том, что вы пресыщены своими победами. Вам наскучило поклонение ваших умников, вам надоело закалывать агнцев... Вы сами жаждете заклания, вам нужны новые, свежие ощущения, вам захотелось помазохировать... Так что не обвиняйте меня в коварстве. Не я навязываю вам эти жестокие игры. Я только стараюсь учитывать ваши собственные желания. И я не виноват, что эти желания так сокрыты от вас самой. Я снова прав? Или нет?
    – Возможно, – уклонилась я.
    Речь профессора показалась мне не совсем убедительной.
    – Я желаю вам удачи, – сказал профессор, заканчивая разговор. – Если будут трудности, заходите.
    Я встала, чтобы уйти.
    – Передайте привет вашему крестному, – сказал напоследок профессор. – И по возможности не обращайтесь к нему за комментариями. Да, еще... Вы, конечно, понимаете, что красивые мальчики вам сейчас противопоказаны. Не злоупотребляйте сексом, хотя бы на начальном этапе работы. Но абстиненция тоже недопустима. Найдите золотую середину. Впрочем, вы все это знаете сами.
    Я кивнула.
    – Итак, через годик хотелось бы увидеть вашу работу.
    – Я постараюсь.
    – Что вы сказали?
    – Я сделаю.

         Проходя по холлу к выходу, я увидела в курилке красавца, которого только что отпинал профессор. Он неловко улыбнулся мне, бедный Аякс, и я ответила ему ободряющим: «Держитесь!»
    Я могла бы помочь ему. И хотела бы помочь. Но я прошла мимо. Первым делом – самолеты.

        Конечно, все началось гораздо раньше. Тот мучительный экзамен по психологии творчества у меня принимал сам профессор, и в разговоре с ним я произнесла эту роковую фразу, услышанную или вычитанную где-то – «Человек творит, когда ему больно». Наверное, это получилось у меня слишком эмоционально. Мне не помогла даже поддержка в лице Кьеркегора и Людвига Фейербаха. Профессор понял, что я говорю о себе.
    – Вы сами верите в это?
    – Я это знаю.
    – По себе? – профессор взглянул на меня.
    Я знала это по себе, но тут я испугалась насмешки и решила отшутиться.
    – Да, помнится, как-то раз у меня была жестокая ангина. И за время болезни я нарисовала целую серию картинок. Это были нищие шарманщики, больные женщины, старики и вандалы, разбивающие статуи Венер. И когда меня, наконец, пришел навестить мой друг, он, увидев мою галерею, сказал: «Ты давно не рисовала. Откуда пришло вдохновение?» Я ответила: «Ты же знаешь, я рисую, когда есть настроение». А он усмехнулся и заметил: «Причем только тогда, когда у тебя плохое настроение».
     - Вы рисуете?
    – Чего я только не делаю под плохое настроение...
    – И стихи пишете? – спросил профессор.
    – Писала, да.
    – Почему же в прошедшем времени?
    – Теперь – нет потребности. Да и возраст...
    – Уже не больно?
    – Пока нет.
    – А читать... никому не даете?
    – Только самым близким. Тем, кто может мне это простить.
    Я улыбнулась.
    – А мне?
    Я подняла на него глаза.
    Конечно, его учили так смотреть. Так, чтобы у его визави появилась неодолимая потребность выложить всю подноготную о самых тайных тайнах своей души...
    Я заколебалась.
    – Пожалуйста, разрешите, – попросил он.
    Это было интересно.
    – Ну... хорошо, – нерешительно ответила я. – Но я стесняюсь. И зачем вам это?
    – У меня есть идея.
    – Какая?
    – Сначала я прочитаю ваши стихи.
    – Ну ладно.
    – И не стесняйтесь. Если в этих стихах вы и согрешили, то ведь это было давно... Не так ли? Было когда-то... Давно.
    «Вот змей...» – подумала я и через день, как и обещала, отдала ему свою тощую тетрадочку с сентиментальным заголовком «Долина слез» и с таким же лакримозным содержимым.

    Через неделю он вызвал меня в Школу телефонным звонком.
     Он сидел в своем кресле, как это и присуще профессионалам его специальности, – красивый, открытый, свободный, доброжелательный. И более непроницаемый, чем холодные статуи Рима. Его поза предлагала и мне расслабиться и открыться, но я была зажата, и меня слегка трясло от волнения. Я села в кресло, сцепив мокрые руки на тесно сжатых дрожащих коленях. Не зря его называли инквизитором, нашего духовного наставника. Но я... Как я, оказывается, переживала за свои сопливые стишки! Ну что же, какие никакие, а все же они – мои детища!
    – Я прочитал ваши стихи, – сказал профессор, и его голос ни разу не дрогнул в усмешке. – И хочу сделать вам предложение. Я считаю, что вам пора заняться научной работой.
     Я была искренне удивлена.
    – Как это?..
    – Меня заинтересовала ваша концепция. О боли. Человек творит, когда ему больно... Вот об этом. Эту тему я и хочу вам предложить в качестве исследования.
    – Но это не моя концепция...
    – Нет, нет, – перебил профессор, – только не ройтесь в философских трудах. Мне бы хотелось, чтобы вы написали работу на основании своего собственного творчества.
    И он пытливо взглянул на меня. А я рассмеялась.
    – Моего творчества... Пожалуй, это слишком громко сказано. И потом... Вы думаете, я смогу быть беспристрастной и объективной в подобном анализе?
    – Я хочу надеяться на это, – ответил профессор. – Ведь это такая удача – возможность интроспективного изучения проблемы...
    Я задумалась.
    – Я понимаю, – сказал профессор, – Такая работа потребует от вас известного мужества. Исповедываться всегда трудно. Еще труднее расчленять произведения искусства. Особенно свои собственные... Но у нас такая работа – расчленять. Прошу вас, подумайте об этом. И потом – я не требую от вас научной точности. Единственное, чего я жду от вашей работы, это искренность. В свою очередь я вам обещаю полную конфиденциальность... Ну и конечно, мою бесконечную признательность... К тому же этот труд будет хорошо оплачен.
    – Но... Я ведь сказала, что сейчас мне не больно. Для этой работы мне нужно... Мне нужен партнер... Если можно так сказать...
    – Можете сделать ретроспективный анализ. Хотя... Я думаю, что это ненадолго. Я имею в виду... то, что вам не больно. Ведь это пройдет? Вы влюбчивы. И партнер скоро объявится.
    Я улыбнулась его проницательности. И согласилась.
    А спросить его мнение о моих стихах я так и не решилась. Впрочем, его молчание было красноречивее любых рецензий.

    Я довольно быстро написала первый вариант работы, опираясь на свои воспоминания и логику. Мало того, я все же не удержалась и порылась-таки в трудах мудрецов и использовала их неотразимые изречения в довольно фривольной транскрипции.
    Мой труд получился логически стройным, лаконичным и очень изобразительным, что создавало впечатление безграничной искренности. Одним словом, я была очень довольна своей работой, считая ее безупречным образчиком психологического исследования.
    Но профессор, как видим, имел на этот счет другую точку зрения. И теперь нужно все начинать сначала.

    Разумеется, я сразу же побежала к крестному за комментариями.
    – Он меня обломил, – сказала я с порога, стряхивая с зонтика дождевые капли.
    – Что, нашелся еще один ущербный? – спросил крестный, помогая мне снять мокрое пальто.
    – Почему ущербный?.. Я говорю о профессоре.
    – Не принял?
    – Нет.
    – Тебе нужны деньги?
    – Нет, только комментарии.
    – Кофе?
    – Да, и в самую большую чашку. Я замерзла, как цуцик на морском дне...
    – Проходи в комнату, я сейчас.
    Я упала в пухлое кресло, не зажигая света, чтобы не видеть на стенах назойливых полотен, созданных неординарным гением душевнобольных, которые крестный собрал за время своей психиатрической практики. Он всегда тяготел к особого рода эстетике. Когда-то он увлекался стихами и рисунками школьников, которые учились на двойки и тройки. Потом предметом его интереса стали произведения заключенных, ну и апофеозом творчества отверженных стала эта коллекция.
    Однажды крестный предложил мне изучать это искусство, но я отказалась. Меня смущала стихийность, алогичность этих картин, их странная, необъяснимая символика или неприкрытый натурализм, в которых, однако, угадывались какие- то смутные откровения, почти космические, глобальные, и потому – пугающие, вызванные к жизни внезапными вспышками больных интуиций... Эти картины были продуктами галлюцинирующего мозга, квинтэссенцией маний и фобий, но одновременно – и какого-то тайного знания, недоступного мне, сокрытого от меня за непреодолимой стеной канона, нормативности моего восприятия...
    Меня пугала и завораживала огромная ископаемая рыба на одной из картин, с разверстыми жабрами и влажным розовым ртом... Ее глаза вопросительно смотрели на меня, и в его радужной оболочке, вместившей в себя палитру всего мира, была заключена какая-то жуткая суть, от которой хотелось поскорее отвернуться, чтобы не чувствовать леденящего озноба перед непостижимым... Его зрачок был бездной, в которую я всерьез боялась быть втянутой, вовлеченной непонятной мне гипнотической силой; он был воплощением самого Ничто, пустотой и мраком небытия... А ее избыточное тело, наоборот, было слишком живым, слишком дышащим, и ее первобытная чешуя казалась мне секретным кодом, намеком на Самое Начало, как будто моя жизнь – это только продолжение жизни этой рыбы... Я чувствовала почти кровную связь с этим организмом, и внутри меня начинало что-то шевелиться, вызывая какое-то темное, древнее удовольствие... И тогда мне казалось, что я и сама склонна к умопомешательству, и отворачивалась от этих картин.
    Нет, эти творения были мне не по плечу. Я очень внушаема, впечатлительна... Я боялась, что если войду в эти плоскости, то не смогу уже выбраться оттуда. Поэтому я осталась в темноте.
    Но тут же меня атаковали другие демоны. В ожидании кофе я, как всегда, почувствовала нервное щекотание в области копчика, связанное с тайным половым влечением к крестному. Именно поэтому за долгие годы редкого общения с этим человеком я так и не смогла полностью расковаться в его присутствии, что, как правило, проявлялось в моей излишней суетливости или нарочитой развязности.
    Думаю, что крестный чувствовал это. Те минуты, когда он колдовал на кухне в связи с моим очередным визитом, всякий раз казались мне прелюдией к волнующему обнажению нашей тайной и взаимной страсти. Но увы, это были только мои фантазии, которые я тщательно скрывала.
    Крестный вошел с подносом и включил свет.
    – Тебе придется потерпеть, – сказал он и уселся в кресло, стоявшее рядом. – Ну так что? Чего на этот раз хочет от тебя наш ученый муж?
    Я показала крестному мой дневник, в котором фиксировала все свои неслучайные контакты.
    – Ловко! – улыбнулся крестный, прочитав рекомендации профессора.
    – Что? Опять – чудеса эквилибристики?
    – Ну конечно. Как тонко он тебя направляет! Надеюсь, ты не заблуждаешься относительно искренности его речей.
    – И в чем же он лжет?
    – Он не лжет, он лукавит. Почти каждое его слово – наводка.
    – Что?
    – Подсказка. Ну вот, смотри... Анализ твоих стихов – фальшивый жемчуг! Ты это заметила?
    – Скорее почувствовала. Что-то не так.
    – Все не так. Он и хотел, чтобы ты это почувствовала. Но ведь ты должна еще и анализировать. Ну, попробуй... Наши фантазии – область бессознательных желаний. Все правильно. Но разве твои стихи говорят о том, что ты пресыщена своими победами?
    – Ну, формально...
    – Вот именно, формально. Но ведь речь, кажется, шла о бессознательных желаниях. Зачем же так буквально понимать слова? Здесь все надо понимать наоборот – не пресыщенность, а наоборот – потребность. Твой стишок тоже – фальшивый жемчуг. Формальная сторона – это попытка казаться пресыщенной. Желаемое ты выдаешь за действительное – вот суть твоего вымысла. И потом... За что же ты так отлупила бедного аристократа? Неужели только за то, что он не набил мордку тебе?
    Признаться честно, мне почему-то очень захотелось прямо сейчас набить мордку крестному. Он уловил мои переживания и улыбнулся.
    – Я вижу. Ручки уже чешутся. Но ты тогда выясни для себя на всякий случай, зачем ты пришла ко мне – за комментариями или за комплиментами. Кофе пей...
    Я сделала судорожный глоток.
    – Успокоилась? Итак... Я только что попытался продемонстрировать тебе образчик глубокого анализа. Вернее, это только намек на анализ. И тебе предстоит самой так же беспристрастно и безжалостно покопаться в собственных чувствах. Именно этого ждет от тебя профессор. Не разочаруй его. Обмануть его красивыми позами ты не сможешь, но удивить проницательностью самоанализа сможешь, если не будешь идти на поводу у своих амбиций и щадить свое самолюбие.
    – Значит ли это...
    – По-моему, я все сказал.
    Крестный вышел на кухню и вернулся с сигаретами.
    – Что еще? – спросил он, усаживаясь в кресло.
    – Вы хотите меня выпроводить?
    – Комментариев больше не будет. А деньги тебе не нужны.
    – А как насчет комплиментов?
    Крестный улыбнулся. Похоже, он был доволен мной.
    – Ты шикарно выглядишь. И станешь еще краше, когда перестанешь бояться и стыдиться своих слабостей... Даже если они выглядят не очень эстетично... Или не очень прилично.
    Мой копчик буквально застонал. Я почувствовала, что полностью расковаться можно именно с этим мужчиной, и он, возможно, давал мне это понять. И я уже понимала это мозгами, но переступить через комплексы еще не могла.
    – И какие же мои слабости вы имеете в виду? – спросила я.
    – Ты сама знаешь, – ответил крестный, опустив взгляд на горящий кончик сигареты, которым он поглаживал дно пепельницы. Но он тут же поднял глаза на меня.
    Я посмотрела в эти честные глаза и подумала о том, что моей самой большой слабостью, наверное, является страх перед этими глазами... Перед мнением крестного обо мне.
    – А вам, значит, известны мои слабости? – спросила я.
    – Ну... – уклончиво ответил он. – Наверняка я ничего знать не могу. Но я могу подозревать и догадываться.
    Интересно... до какой же степени он догадлив?
    – А у вас нет желания помочь мне расстаться с ними, – спросила я с легким упреком, – с этими комплексами?
    – Этого желания нет у тебя, – категорично и уверенно ответил крестный.
    – Откуда вы знаете?
    – Разве я не прав?
    – Нет.
    – Тогда возьми и расстанься с ними, – сказал крестный и добавил: – Прямо сейчас. Я тебе разрешаю.
    Я сглотнула от волнения, но тут же непрошенная, ехидная улыбка искривила мои губы.
    – Вы предлагаете мне не стесняться? – спросила я с наглой усмешкой.
    – Да, не стесняйся, – ответил крестный. – Ведь ты сама мне только что фактически предложила стать твоим психоаналитиком. А врачей не стесняются, как известно...
    Мы смотрели друг на друга. Я улыбалась. Крестный ждал. Чего он ждал? Что я брошусь к нему на шею? А если нет? Может, он ждал от меня слезливой исповеди о моих проблемах с мужчинами? Или что?.. Нет. Я улыбалась нагло. Но я стеснялась. Стеснялась, и все тут! И боялась. Как всегда.
    – Я лучше пойду, – сказала я и вздохнула.
    – Препятствовать не буду, – ответил крестный и тоже вздохнул, – но... Нет, ты... действительно склонна к мазохизму.
    – Почему?
    – Неужели хочется выходить из дома в такой ливень?
    Он что же, собирался оставить меня здесь? На него не похоже. Ну и что будет? Все равно ничего не будет. Сидеть и хотеть его... Нет. Лучше уйти.
    – Просто из двух зол я выбираю меньшее, – объяснила я.
    Не знаю, понял ли он, что я имела в виду.
    – Понимаю, – ответил крестный, но меня не задержал.