О времени и о себе…

Сборники воспоминаний

История жизни благородной женщины / сост., вступ. ст. и примеч. В.М. Боковой. - Москва : Новое литературное обозрение, 1996. - 480 с. - (Россия в мемуарах).

Объединенные под одной обложкой воспоминания А.Е. Лабзиной, В.Н. Головиной и Е.А. Сабанеевой охватывают один из самых ярких и, по нынешнему восприятию, романтичных периодов русской истории: от начала царствования Екатерины Великой до декабрьского мятежа 1825 года, время небывалых событий и характеров, блеска и изящества, пышных дворцов, роскошных парков, прекрасных дам и мужественных кавалеров, - время, которое принято называть «золотым веком русского дворянства».
Именно принадлежность к дворянству этого периода роднит и авторов и героев этой книги. В остальном - ничего общего. Разные типы самих мемуаров. Различное мировосприятие. Разные слои дворянства, которое состояло из множества миров: столичного и провинциального, московского и петербургского, военного и чиновничьего, великосветского и мелкопоместного, с сотнями оттенков и градаций. И если воспоминания А.Е. Лабзиной знакомят нас с самым нижним слоем - мелкопоместным и неродовитым, то воспоминания Е.А. Сабанеевой переносят в средний слой, а мемуары В.Н. Головиной возносят на самую вершину, к «сливкам сливок» петербургской аристократии и ко двору.
Есть, впрочем, и еще кое-что общее у этих воспоминаний: они написаны женщинами и их отличает повышенная эмоциональность, а в центре их - женские судьбы и семейный быт во всех его проявлениях. Семейные и личные отношения - единственная сфера, где женщина того времени могла полностью реализоваться.

Приехали в Петербург прямо в дом Михаила Матвеевича <Хераскова>, который был вице-президентом Берг-Коллегии... И так началась для меня совсем новая жизнь, и мои благодетели, увидя мою молодость, взяли меня, как дочь, и начали воспитывать. Начались мои упражнения, и мне советовали, чтоб все мое время было в занятии, да и назначили мне, когда вставать и когда приниматься за работу. Ранное вставанье было уж для меня сначало тяжело, потому что муж мой приучил уж поздно вставать и, не умывшись, в постели пить чай. Даже я отучена была и Богу молиться, - считывали это ненужным; в церковь мало ходила; данные мне правила матери моей совершенно стала забывать; о бедных и несчастных ни же когда вспоминала, да мне и не представлялись даже и случаи к тому. Живши у моих почтенных благодетелей, все было возобновлено. Приучили рано вставать, молиться Богу, утром заниматься хорошей книгой, которые мне давали, а не сама выбирала. К счастью, я еще не имела случая читать романов, да и не слыхала имени сего. Случилось, раз начали говорить о вышедших вновь книгах и помянули роман, и я уж несколько раз слышала. Наконец спросила у Елизаветы Васильевны, о каком она все говорит Романе, а я его у них никогда не вижу. Тут мне уж было сказано, что не о человеке говорили, а о книгах, которые так называются; «но тебе их читать рано и не хорошо». И они, увидя мою детскую невинность и во всем большое незнание, особливо что принадлежит к светскому обхождению, начали меня удалять, когда у них бывало много гостей, - и я сиживала у моего благодетеля и отца, хотя мне сначала и грустно было. В гости никуда не брали, ни в театры, ни на гулянье.

Варвара Головина

Варвара Николаевна Головина (1766-1821) была дочерью генерал-лейтенанта князя Николая Федоровича Голицына и княгини Прасковьи Ивановны (урожденной Шуваловой), женой гофмейстера, а затем члена Государственного совета графа Николая Николаевича Головина, родной племянницей Ивана Ивановича Шувалова, государственного деятеля, фаворита императрицы Елизаветы Петровны, основателя Петербургской академии художеств, первого куратора Московского университета, создавшего его вместе с М.В. Ломоносовым, и провела свою жизнь в среде и обстоятельствах, предназначавшихся ей по рождению и положению в обществе. Графиня Головина была близка с Екатериной II, Павлом I, Александром I, с их женами, а также со многими крупными государственными и придворными деятелями конца XVIII и начала XIX веков. Кроме того, она открыла салон, который стал широко известен в Петербурге. Варвара Николаевна была человеком незаурядным. Знавшие ее отмечали присущий ей артистизм: она прекрасно пела, хорошо знала литературу и музыку, сама сочиняла романсы, недурно рисовала. Известность приобрела сделанная ею зарисовка императрицы Екатерины, сидящей в колоннаде Екатерининского дворца в Царском селе. Рисунок этот награвировали, он получил широкое распространение и был включен в «Словарь русских гравированных портретов» Д.А. Ровинского. Графиня была остроумна и находчива, обаятельна и изящна, при этом отличалась известной независимостью суждений и поступков.
Свои «Мемуары» В.Н. Головина писала на протяжении примерно десяти лет, завершив работу над ними около 1817 года. Писала по-французски и под явным влиянием французской литературной традиции. Публикация состоялась через много лет после смерти автора: сначала на языке оригинала, затем в переводах на английский и русский языки, однако еще до опубликования мемуары широко ходили по рукам в списках. Их цитировал П.А. Вяземский, использовали историки для характеристики нравов и отношений при дворе Екатерины и Павла, к ним прибегали как к источнику романисты. Несущие отпечаток своего века и в изображаемых картинах, и в личности автора, они давно уже стали мемуарной классикой.

В течение нескольких месяцев Пален преследовал и мучил великого князя Александра, чтобы добиться согласия на низложение его отца. В конце концов он стал угрожать ему революцией и резней, уверяя, что только лишение Павла I престола может спасти государство и самого Александра. Он добился от великого князя разрешения навести справки, каким образом подобные отречения производились в других странах. У графа Панина начались собрания посланников, а графу Толстому поручено было опросить их... Заговор быстро развивался. Заговорщики собирались у графа Зубова, но, несмотря на всю таинственность, которой они облекали это дело, императору стало известно, что против него злоумышляют. Он призвал Палена и спросил, почему ему не доложили об этом. Тот дерзко поклялся, что не было ничего серьезного, что несколько молодых безумцев позволили себе вольные речи, но их образумили, подвергнув аресту у генерал-прокурора. Он прибавил, что государь может положиться на его верность, что он предупредит его о малейшей опасности и разрушит зло в самом зародыше.
Три дня спустя Пален решил нанести решительный удар. Он явился к императору и, спросив позволения говорить с ним, вошел в кабинет с видом, полным глубокого отчаяния. Упав на колени, он сказал:
- Приношу повинную голову, ваше величество. Вы были правы: я только что раскрыл заговор, направленный против вас и приказал арестовать виновных. Они находятся у генерал-прокурора. Но как открыть вам величайшее несчастье? Вынесет ли удар ваше чувствительное сердце отца? Оба ваших сына стоят во главе этого преступного заговора. У меня в руках все доказательства.
Император был поражен. Его сердце разрывалось; он поверил всему. Несчастный характер не давал ему подумать. Он впал в отчаяние и бешенство. Пален старался успокоить его, уверял, что очень легко разрушит заговор, что принял все необходимые к этому меры и устранить виновных легко, подписав бумагу, которую он принес с собой его величеству.
Несчастный император согласился на все. Смерть была уже в его сердце. Он любил своих детей. Обвинение их было для него более тяжело, чем все муки, которые ему готовили заговорщики. Злодей Пален торжествовал. Он пришел к Александру Павловичу и показал ему бумагу, подписанную императором, в которой содержался приказ об аресте великих князей Александра и Константина и заключении их в крепость. Александр задрожал, смутился и опустил голову. Было решено, что акт отречения будет предложен.
Вечером перед этой ужасной ночью великий князь ужинал у своего отца. Они рядом сидели за столом. Можно себе представить их невозможное положение. Император думал, что сын покушается на его жизнь, великий князь считал себя приговоренным отцом к заключению. Мне передавали, что во время этого зловещего ужина Александр чихнул. Император повернулся к нему и с печальным и строгим видом сказал:
- Желаю, ваше высочество, чтобы ваши желания исполнились.
Через два часа его уже не было в живых.

***

Возвращаюсь к Праге. Секретарь архиепископа этого города вызвался быть нашим проводником. Проходя вместе с ним по улицам, мы встретили его знакомого - старого монаха-кармелита, который, быв прежде лютеранином и саксонским офицером, сделался католическим монахом. Он был настоятелем кармелитского монастыря, и наш проводник просил его провести нас в церковь этого монастыря и показать через решетчатое окно одну из сестер, умершую 130 лет назад. Тот согласился. Когда мы пришли в церковь, он подошел к окошку и сказал шепотом несколько слов. Тотчас же отдернулся зеленый занавес с другой стороны, и мы увидели в маленькой четырехугольной комнате мертвую монахиню, сидящую в кресле. Ее лицо не носило никаких следов разложения, кроме нескольких пятен, глаза были неплотно закрыты, нос и рот прекрасно сохранились, руки худы, но не походят на руки мертвеца. Сестры-кармелитки, сменяя друг друга, ухаживают за ней. Та, что отдернула занавес, еще держала его. Я видела ее в профиль: ее покрывал черный вуаль, спускавшийся до колен. Она взяла руки мертвой и без усилий подняла их: они сохранили свою гибкость. Затем монахиня вернулась на свое место, а я сказала дочери, стоявшей возле меня:
 - Та, что держит занавес, так же мертва, как и сидящая.
 Едва я произнесла эти слова, как услышала шорох платьев за стеной. Сестра, обреченная на молчание, исчезла, как тень. Этот орден - один из самых суровых: сестры говорят один раз в день и не должны слышать чужого голоса.

Екатерина Сабанеева

Екатерина Алексеевна Сабанеева (1829-1889) по происхождению была из старинного рода Прончищевых. Детство и юность провела в калужском имении родителей, часто наезжая в Москву. В молодые годы отличалась привлекательностью и была известна в московском свете, обожавшем давать прозвища, как «Катя-роза». В 1853 году Екатерина Алексеевна вышла замуж за Федора Петровича Сабанеева, который в период крестьянской реформы был мировым посредником в Калуге, а позднее служил начальником канцелярии Киевского генерал-губернатора. С момента замужества она всецело отдалась семье и воспитанию детей. Неожиданная смерть мужа в 1876 году стала для нее тяжелым ударом. Узнав о ее утрате, ей написал сочувственное письмо старый московский знакомый, монах подмосковного Николо-Угрешского монастыря отец Пимен (в миру - Дмитрий Дмитриевич Благово). Завязалась переписка. Общение с отцом Пименом рано или поздно должно было натолкнуть Сабанееву на мысль о написании воспоминаний. Так и случилось. В 1886 году в письме она сообщила Пимену: «Вот я начала рыться в переписке моей с матерью, с друзьями и нашла между прочим записки, составленные давно мною: они относятся к моему детству, юности и жизни у деда моего князя Петра Николаевича Оболенского... Затем мне пришло в голову сгруппировать все это в рассказе, и с помощью Божией за эти два месяца явилась первая часть его... Это все останется моим внукам и правнукам. Быть может, найдут эту рукопись впоследствии и вынесут из нее что-нибудь не совсем бесполезное».
«Воспоминания о былом» Е.А. Сабанеевой, написанные живым литературным языком, ярко изображают быт и нравы провинциального русского дворянства второй половины XVIII и начала XIX века и сообщают интересные эпизоды из жизни высшего Московского дворянского круга. Мемуары Екатерины Алексеевны - семейная хроника Прончищевых, князей Оболенских и Кашкиных - трех старинных родов, кровь которых текла в ее жилах. В «Воспоминаниях» много точно подмеченных автором описаний и провинциальной, и московской жизни, кроме того интересно представлены жанровые сценки, анекдоты.
Впервые «Воспоминания о былом» Екатерины Алексеевны Сабанеевой были опубликованы на страницах журнала «Исторический вестник» за 1900 год. Отдельным изданием книга «Воспоминания о былом. Из семейной хроники. 1770-1838» вышла в 1914 году.

Тетушка вспоминала часто Гатчину и то, как милостива и малотребовательна была императрица Мария относительно их служебных при ней обязанностей. Она говорила, что они, т.е. фрейлины, при ее дворе боялись только одной из ее статс-дам. Вот рассказ из жизни их в Гатчине в молодости тетушки.
 «Это было летом, двор жил в Гатчине. Фрейлинам был отведен для помещения павильон в саду. Мы жили там под надзором одной весьма почтенной и строгой статс-дамы. Она была уже преклонных лет и требовала от нас, чтобы мы очень рано ложились спать; и это нас очень стесняло, прелестные июньские вечера мы должны были проводить в комнатах. Раз как-то вечером она, по обыкновению, выразила нам надежду, что мы ляжем спать, следуя ее примеру: она в это время раздевалась и ложилась в постель. Что делать! Нам следовало бы послушаться, но мы были молоды, нам так хотелось подышать вечерним воздухом в прелестном саду гатчинского дворца. Прождав несколько времени, пока старушка перестанет кашлять и убедившись, что она спит, мы накинули на голову косынки и тихо гурьбой вышли из павильона. Мы надеялись погулять по аллеям и вернуться так же тихо, как ушли; она и подозревать не будет нашего отсутствия.
Мы гуляли с полчаса, когда с нами случайно встретились великие князья; мы остановились и разговаривали с их высочествами недалеко от павильона. Вдруг оттуда раздался вопль, крик - звали на помощь!.. всем пришло в голову, что павильон горит. Мы бросаемся туда, и великие князья с нами. Когда мы вбежали в павильон, то сейчас увидали, что наши опасения насчет пожара неосновательны - ни дыма, ни запаха гари, но крик продолжался, и кричала наша почтенная старушка. Мы вошли в ее комнату; она стояла на середине в ночном костюме, с испуганным лицом и указывала на свой ночной чепец, который лежал на полу. Женская прислуга сбежалась на ее крик, стояла не менее испуганная, и никто не осмеливался коснуться чепца. Тогда один из великих князей поднял этот чепец, и что ж бы вы думали? - в его широких оборках запуталась и билась огромная летучая мышь - это она наделала всю тревогу. Окно в комнате, где спала статс-дама, оставалось открытым, лампада горела перед образом, летучая мышь влетела на ее свет и упала прямо на голову спавшей; она проснулась и, спросонья не отдавая себе отчета, в чем дело, могла только сорвать с головы чепец, бросить и начать кричать».

Все сборники