Андрей Дементьев

Второй год шла война. Я учился в 7-м классе. Французский язык, который мне очень нравился, преподавала у нас Антонина Всеволодовна— красивая молодая женщина с правильными чертами лица и копной русых волос, коротко постриженных,— такими мы сегодня представляем курсисток. Она казалась мне необыкновенной— остроумной, элегантной, доброй. Я навсегда запомнил ее имя и ее романтический образ. Она была похожа на героинь Тургенева.
Я влюбился в нее, вероятно, с первого урока. Мне хотелось видеть ее чаще, чем того хотела школа. Летом наши учителя по очереди охраняли школьные огороды — тем, что на них произрастало, нас кормили. И я бегал «на свидания» к Антонине Всеволодовне, когда огород караулить была ее очередь, чтобы побыть рядом, насмотреться на ее красивое печальное лицо, опять услышать что-то необычное от нее. Потом она пригласила меня как-то к себе домой, где жила со своей старенькой мамой, тоже знавшей французский. И еще немецкий и английский. В их доме было невероятно много книг. Не знаю, замечала ли Антонина Всеволодовна мою влюбленность, но я был ей бесконечно благодарен за то, что в те суровые горькие времена войны она возвышала мою душу своей «дворянской» деликатностью, какой-то удивительной душевной красотой и тихим обаянием. Благодаря ей я тогда много читал. Мы обсуждали с ней книги, которые особо поражали меня, и она незаметно выводила мои интересы на многое в литературе, чего я тогда просто не знал.
Но, как это часто бывает в таком неустойчивом возрасте, в каком я тогда пребывал, мой восторг и обожание незаметно начали таять, когда я перешел в другую школу, где тоже было много интересного и нового для меня. Летом 1944 года я сдавал экстерном экзамены за 9-й класс и тогда же из 8-го класса сразу перешел в 10-й. Конечно, у меня совсем не было времени в те напряженные дни летних занятий видеться с Антониной Всеволодовной. А потом в 10-м классе к нам пришла новая учительница по литературе, недавняя студентка, Нина Николаевна Павленко, которую мы восприняли почти как свою ровесницу. Она была веселой розовощекой брюнеткой, с хорошей фигурой, которую мы бесстрашно рассматривали и обсуждали, как матерые ловеласы. И это не только придавало нам уверенности, но как-то сближало всех мальчишек в классе с новой учительницей. Первым в Нину Николаевну влюбился я. И был не одинок. Потому что, когда она организовала литературный кружок, все вдруг стали писать стихи— и будущие кораблестроители, и будущие ученые, и энергетики, и лингвисты. Я «изменил» Антонине Всеволодовне с легкостью необыкновенной, как это бывает только в отрочестве.
Я встретил ее через много-много лет, когда приехал в город моего детства встречаться с читателями. Ко мне подошла седая женщина, но я сразу узнал в ней Нину Николаевну. «Андрюша,— сказала она,— как я рада, что у тебя все хорошо».
ДАЛЕЕ ТЕКСТ НЕ БРАТЬ

И это было правдой, потому что к этому времени я был с той, кого люблю и поныне,— прекрасной, таинственной, юной. Сейчас, по прошествии многих лет, я думаю, что, не будь у меня тех полудетских влюбленностей в школе, раскрывших по-иному окружавший мир, разбудивших во мне неведомые доселе чувства и интересы, может быть, я бы и не смог встретить эту мою большую любовь, распознать в ней собственную судьбу. Она была непредсказуема и тем поражала мое воображение. С ней было легко, потому что я ее любил, и трудно, потому что настроение ее часто менялось и радость переходила в необъяснимую печаль. Она могла надолго пропадать, не говорить со мной, не встречаться. И когда вдруг приходила, мое волнение и восторг от общения с любимой переполняли душу и сердце, и я уже не помнил обид. Она знала, как я ее люблю, но никогда не требовала доказательств. Ее признания были всегда неожиданны и горячи. Я боялся вспугнуть какой-нибудь слишком будничной фра зой ее фантазию и высокий полет души. Она не была похожа на других, потому что умела всякий раз быть иной, новой, неожиданной. Обычно мы встречались утром или днем, иногда поздно вечером. Но редко она оставалась у меня на всю ночь. И никогда этого не объясняла. Впрочем, отношения наши сложились таким образом, что ее независимость и некая женская странность были мне дороги и добавляли восторга, который я испытывал перед ней. Шли годы, но я не чувствовал возраста, общаясь с ней. И когда я стал старше, мудрей и опытней, я понял, что она, подарившая мне столько радостей и света, вправе поступать со мной, как она хочет. Я все ей прощу. Простит ли она? Может, под влиянием этих размышлений и появились у меня стихи — «Лебединая верность», ставшие потом песней, где мы с композитором Е. Мартыновым, каждый по-своему, попытались передать то особое чувство «вины без вины», которое испытываешь только перед теми, кого любишь.
Я бесконечно благодарен ей за жизнь, прожитую вместе, за признание и страсть, за надежу и грех. Помню, как испугался ее долгого отсутствия и подумал, что все кончено. В душе родились стихи «Поэзия кончается во мне...». Но она вернулась— моя любовь и мучение, которую я никогда вслух не называл по имени, хотя оно у нее красивое— Муза. Или иначе— Поэзия.

Дементьев, Андрей. Благодарен за странность и страсть // Крестьянка. – 1990. – N 8. – С. 10-11 : портр.