Андрей Дементьев
ПО СТРОКАМ МОЕЙ ЖИЗНИ
Я бесконечно благодарен своим родителям за
то, что они встретились когда-то в Твери и этот живописный край
стал моей родиной. Малой, как теперь говорят. Именно в Твери я
написал стихи, где есть такие строки:
Нас в детстве ветры по земле носили...
Я слушал лес и обнимал траву,
Еще не зная, что зовут Россией
Тот синий мир, в котором я живу.
Как раз посреди России и стоял наш небольшой
дом с мезонином, где я провел лучшие годы своей жизни — детство,
отрочество и юность. Неподалеку была Волга. Наверное, благодаря
ей я с малых лет пристрастился к плаванию и гребле, а зимой к
конькам и лыжам. Спорт ковал из меня сильного парня. Не будь
спортсменом, вряд ли бы мне удалось спастись, когда однажды я
провалился под волжский лед, где до меня уже тонули неосторожные
земляки.
Сейчас наш деревянный домик хранится лишь на семейных
фотографиях. А на улице, носящей имя великого писателя М.Е.
Салтыкова-Щедрина, жившего когда-то неподалеку, поднялись
многоэтажные дома. Среди них одиноко бродят мои воспоминания о
довоенных мальчишеских радостях, о горьких испытаниях войны и
первых литературных увлечениях. Рядом с нашим домом, метрах в
двадцати от него, располагалось когда-то кавалерийское училище,
курсантом которого был С.Я. Лемешев. Отсюда он уехал учиться в
Московскую консерваторию. И я хорошо помню, как великий певец
каждый год приезжал в родную Тверь, давал концерты для своих
земляков в местном Колонном зале. Именно ему я обязан ранним
увлечением музыкой - как классической, так и народной. Я рос
среди мелодий. Мои дед и мама, которые хорошо пели, были
страстными поклонниками Лемешева. И эта любовь передалась мне. В
нашем доме бесконечно звучали арии и романсы в исполнении Сергея
Яковлевича.
Старенький патефон просто изнемогал от перегрузок. Может быть,
потому на мои стихи написано так много песен, что с детства я
почувствовал ритм и внутреннюю музыку слова.
Был у меня еще один отчий дом, в деревне Старый Погост, куда
каждое лето я уезжал на каникулы к бабушке. Места там
поразительные — маленькая речушка извивалась между обрывистыми
берегами, с которых мы прыгали в прохладную и прозрачную воду,
местами заросшую кувшинками и белыми лилиями. А «русский лес до
небес» манил нас, мальчишек, своей загадочной зеленой тишиной и,
конечно же, грибами и ягодами. Все это стало потом моей
поэзией...
В 1936 году я пошел в школу, сразу отстав по болезни на целых
два месяца. Но учился хорошо. Наши учителя были добры к нам и
терпеливы. И хотя из детства мы перешли в войну и жизнь
посуровела, она не стала для нас менее дорогой.
Уроки в те годы начинались со сводок Совинфорбюро, и карта,
висевшая в нашем классе, была утыкана красными и синими
флажками. Все жили тогда фронтом...
И, когда пришла долгожданная Победа, я уже заканчивал школу,
сдав экстерном девятый класс, чтобы скорее стать
самостоятельным. Потому что жили мы трудно и бедно. Мама одна
воспитывала меня. Отец был арестован по печально знаменитой
тогда 58 статье. Именно из-за отца и его братьев, которые тоже
мотались по тюрьмам и лагерям, мне было отказано в поступлении
сначала в Военно-медицинскую академию, а потом в Институт
международных отношений.
Я поступил в Калининский педагогический институт (ныне Тверской
государственный университет), откуда через три года по
рекомендации известных советских поэтов Сергея Наровчатова и
Михаила Луконина перешел в Литературный институт, выдержав
творческий конкурс (15 авторов на одно место). Все эти нелегкие
годы я чувствовал себя счастливым человеком. Еще бы! Быть
студентом всемирно известного Литинститута — это ли не счастье
для пишущего юнца?! Нам преподавали классики — Валентин Катаев,
Константин Паустовский. Мы слушали лекции Твардовского,
Симонова, Эренбурга, Исаковского, Бонди, Маршака... Но стихи
писались тяжело, потому что надо было догонять упущенное в войну
время, когда мы не имели возможности ни много читать, ни ходить
на спектакли, ни вообще нормально жить.
С дипломом Литературного института я вернулся в родной город
Калинин и только там почувствовал себя поэтом.
Стали выходить книги, пришла известность. Все давалось нелегко —
днем я трудился в редакции, ночью писал. А годы-то совсем
молодые. Хотелось и погулять, и за девчонками поухаживать. И
спорт не бросать. Я женился, родилась дочь Марина... Но все
больше меня тянуло в Москву. Я понимал, что центр поэтической
вселенной там, в столице. Помню, как-то заговорил об этом со
своим земляком и старшим другом Борисом Николаевичем Полевым. Он
гениально ответил: «Переезжайте в Москву, старик. Но помните,
Москва - жестокий город. Пройдет стадо бизонов, на морде одни
копыта останутся. Выдержите?»
Я выдержал. И работу в аппарате ЦК ВЛКСМ, где жили по
непривычным мне законам бюрократии, но где в то же время учили
меня мужскому братству и закаляли характер. И улюлюканье
некоторых собратьев по перу вослед моей книге «Азарт»,
удостоенной в 1985 году Государственной премии СССР. Выдержал и
предательство друзей, оставивших меня на другой же день, как я
перестал быть главным редактором журнала «Юность», где они все
так охотно печатались.
Но хорошего было больше. Были незабываемые поэтические вечера в
Политехническом и в Лужниках, в сельских домах культуры и в
знаменитом зале Чайковского. Двадцать один год я отдал журналу
«Юность», который в те времена был поистине властителем дум.
Каждый день я приходил в редакцию в ожидании чуда... И чудес
хватало. Их творили наши авторы — Борис Васильев и Владимир
Амлинский, Анатолий Алексин и Владимир Войнович, Андрей
Вознесенский и Евгений Евтушенко... Всех не перечтешь. Но
главное - мы, как повивальные бабки, принимали роды новой
литературы: Тоболяк, Поляков, ершистые поэты из завтрашней
классики. Сейчас я вспоминаю о тех годах с нежностью и грустью.
А моя личная творческая жизнь шла своим чередом. Выходили книги.
Стихи переводились на разные языки. Меня награждали, избирали,
как водится, завидовали. Вся страна слушала и пела наши с Женей
Мартыновым песни - «Отчий дом», «Лебединая верность», «Аленушка».
Незаметно я становился мэтром в общем музыкальном доме. На мои
стихи писалось все больше и больше песен. Арно Бабаджанян,
Раймонд Паулс, Владимир Мигуля, Евгений Дога, Павел Аедоницкий
были моими соавторами. Да и не только они. Я стал получать
немалые гонорары. Популярность в те годы в стране Советов
оплачивалась высоко.
В один из моих первых серьезных юбилеев с легкой руки
фотокорреспондента ТАСС, опубликовавшего во всех газетах снимок
поэтического вечера, к моей главной профессии — поэт —
добавилось расхожее слово «песенник». Я испугался этого и
перестал писать песни. Тем более что вскоре ушел из жизни мой
первый композитор Евгений Мартынов. Меня вовсе не унизило слово
«песенник». Просто я почувствовал опасность скатиться в тексты,
потому что музыканты были очень уж нетерпеливы. А я привык
работать не торопясь, подолгу, и поток меня не устраивал.
А ныне я вновь затосковал по мелодиям и стали появляться мои
новые песни, как правило, написанные на стихи из сборников.
За эти годы вышло уже много книг. Последние по датам — «Виражи
времени» (издательство «Молодая гвардия») и «У судьбы моей на
краю» (издательство «Воскресение») выдержали по нескольку
изданий. Меня это радует. И не только потому, что лично я, поэт
Андрей Дементьев востребован. А прежде всего потому, что в
России возрождается интерес к поэзии вообще, который не подавила
наша тяжелая и непредсказуемая жизнь.
Время неумолимо. И жестоко одновременно. Как я гордился своими
лауреатскими званиями и правительственными наградами, которые
получал в разные годы за творчество, за книги, за труд. А теперь
этим никого не удивишь. И больше того — рассмешишь, если вдруг
напомнишь. Хотя до самой смерти я буду хранить в душе все то,
что мне было дорого в далекие и недавние времена: и любимую,
забытую невеждами литературу, и откровенность поэтических
встреч, и верность своим стихам, в которых вся моя жизнь с ее
взлетами и ошибками. Я не хочу приспосабливаться к тому, что мне
не нравится. Не хочу суетиться, пытаясь вернуть или обрести
чье-то внимание. Я хочу остаться самим собой и в нынешние
времена, как бы они ни перекраивали вечные ценности. И потому в
эту книгу я включаю произведения, написанные в разные годы, не
боясь выглядеть в них старомодно, не боясь, что не впишусь в
сегодняшние стереотипы. Конечно, личные горести и радости не
должны выноситься на всеобщее обозрение. Поэтому я многое
упускаю из этой исповеди. И благодарю судьбу за то, что получил
право от своих читателей сказать в своих стихах все, что сказали
бы они, но поручили это сделать мне, Андрею Дементьеву.
Дементьев, А.Д.
Нет женщин нелюбимых . - М., 2007. – С. 5-10.
|